Тени заезжего балагана

– Нет. Сразу по возвращении он привёл себя в порядок, а затем отправился куда-то в город – сказал, мол, по делам. А потом его принёс один из наших новеньких… Сибата, кажется. Мне так и не удалось ни слова из него вытянуть: он сидел подле Ёсио и ждал возвращения господина Хаяси.

Уми нахмурилась, гадая, при чём тут оказался Сибата. Как они с Ёсио вообще могли встретиться, если Сибату она отправила за вещами Ямады в тот доходный дом? Если только…

От озарившей её догадки нутро скрутило ничуть не хуже, чем тогда, в балагане, когда Уми поняла, что на самом деле за всем стояла госпожа Тё. Но от осознания того, что предателем клана оказался человек, которого Уми много лет считала своим другом – и за которого совсем скоро должна была выйти замуж! – внутри что-то оборвалось.

Может, произошла какая-то ошибка и Ёсио ни в чём не виноват?

Но обманывать саму себя у Уми всегда получалось плохо. Пока что всё указывало лишь на вину Ёсио, но никак не на его непричастность к этому отвратительному делу. Она доверилась ему, рассказала об управляющем, и Ёсио, похоже, в тот же вечер решил замести следы, чтобы остаться безнаказанным…

Уми без особого успеха пыталась осмыслить услышанное, но пока всё, что она понимала, сводилось к одной простой, но жестокой истине.

Ничего уже не будет как прежде. Никогда.

– Но есть и хорошая новость. – Томоко наклонилась к Уми и потрепала её по локтю. Осунувшееся лицо домоправительницы снова озарила радостная улыбка, как и в тот миг, когда она только переступила порог комнаты Уми. – Идём-ка. Ты должна всё увидеть сама.

Уми готова была последовать за Томоко куда угодно, лишь бы это помогло отвлечься от безрадостных мыслей о том, что теперь ждало клан Аосаки и её саму.

Но, вопреки ожиданиям Уми, Томоко повела её не вниз, а дальше по коридору, мимо собственной комнаты. Похоже, они направлялись в то место, куда Уми не заходила вот уже почти четырнадцать лет.

С того самого дня, как Миори Хаяси сбежала, Томоко была одной из немногих, кто верил, что она вернётся. Продолжала наводить порядок в её комнате, будто бы со дня на день ждала приезда своей госпожи. С той поры Уми была там только один раз, чтобы убедиться, что отец не солгал ей. Что мать и вправду оставила их.

Двери в комнату матери были плотно задвинуты, но даже отсюда Уми чувствовала, что теперь она не пустовала, как раньше.

Горло сдавило, ноги будто приросли к полу.

– Зачем ты ведёшь меня туда? – вопрос прозвучал грубее, чем хотела бы Уми, но слова уже нельзя было вернуть назад.

Ничего, ничего уже не вернуть…

Томоко остановилась и с непониманием уставилась на неё.

– Госпожа Хаяси вернулась. Я думала, ты будешь рада повидаться с ней.

Уми сжала кулаки. В груди разгоралась тлевшая долгие годы ярость. Казалось: ещё немного, и она разорвёт её изнутри, вырвется наружу, утопит всё в пламени, словно дыхание огненной горы…

Но оставалась ещё надежда, что между ними с Томоко произошло какое-то недопонимание. Уми пристально посмотрела на домоправительницу, пытаясь отыскать на её лице хотя бы малейший намёк на то, что она пошутила, увидеть хотя бы бледную тень лжи в её глазах.

Но ничего этого не было. Томоко, похоже, говорила правду.

Правду, с которой Уми не желала мириться. Просто не могла!

– Я ценю, что ты пытаешься отвлечь меня от плохих известий, но, надо сказать, ты выбрала не самый удачный предмет для шуток.

Томоко побледнела.

– Шуток? Хорошего же ты мнения обо мне, раз считаешь, будто я способна смеяться над такими вещами!

На глаза домоправительницы навернулись слёзы, и Уми стало стыдно. Она подошла к Томоко и обняла её.

– Прости меня. Я не должна была так говорить с тобой. Но, даже если это и правда, я не желаю видеть эту женщину. Для меня она всё равно что умерла в тот день, когда бросила нас.

– Нет! – воскликнула Томоко, и слезинки одна за другой покатились по её щекам. – Это страшный грех, говорить такое о своей матери!

– Нет у меня матери, Томоко. – На миг Уми самой стало страшно от того, какое отчуждение сквозило в собственном голосе, но она продолжала говорить то, что рвалось из её души столько лет: – Если отец готов простить ей всё и принять назад, то я никогда не смогу сделать этого. Никогда! Лучше я уйду из клана и из города, лишь бы не касаться больше этого позора!

Томоко потянулась было к ней, желая не то утешить, не то сказать ещё что-то, но Уми отстранилась и торопливо зашагала к лестнице. На глазах закипали жгучие слёзы – все слёзы, которые она так и не смогла выплакать до конца, когда узнала, что оказалась не нужна собственной матери. Уми не хотела, чтобы кто-то видел её такой – слабой и раздавленной, неспособной справиться с тем, что на неё обрушилось.

Откуда-то в ослабевшем теле взялись силы, и Уми пролетела по лестнице так быстро, как никогда прежде. Мимо Нон, которая застыла, прижавшись к стене, – удивлённое лицо служанки отпечаталось на грани видимости и тут же исчезло за пеленой слёз. Мимо говорящего обезьяна, сидевшего на веранде с миской какой-то снеди. Мимо остолбеневшего Сибаты, который, похоже, окликнул её, но Уми уже ничего не слышала и не видела…