Тени «Желтого доминиона»

Стоило Лоуренсу покинуть Туркменскую степь, как бывший хивинский владыка объявил себя иранским ханом – тут не обошлось без козней Вилли Мадера. Так немцы выживали из Ирана англичан, настраивая против них персов. А шахская разведка доподлинно знала, что если Джунаид-хан, давний английский агент, повел себя так нагло на чужой вотчине, значит, не обошлось без команды из Лондона. Соглядатаи Реза-шаха исправно донесли: в Туркменской степи, у Джунаид-хана, недавно гостил сам английский эмиссар, завернувший «по пути» из Афганистана. Тайным шахским агентом был и прикаспийский бай, хлебосольно принимавший своего старого друга Джунаид-хана и его белокурого спутника. Давнему и испытанному доносчику в шахской разведке верили.

…Джунаид-хан не замечал мелкого бисера дождя, растекавшегося по лицу, падавшего капельками с седой бороды, с завитушек мохнатой папахи. Он ссутулился и не казался теперь таким рослым, как прежде; плечи его сникли, а правая рука, как безжизненная, обвисшая вдоль туловища, была схожа со старой дряблой камчой. И только глаза, острые и пронзительные, настороженно горели зеленовато-рыжим огнем.

Хан остановился, мотнул головой, стряхивая с тельпека дождевые капли, западавшие за ворот, – почувствовал, как кольнуло в боку, боль тупо растеклась под лопатками, отдалась в поясницу… «Стареешь, лев пустыни, – усмехнулся в усы Джунаид-хан. – Где она, эта пустыня?.. Ох, как далеко она осталась!.. Тебя еще никто не называл туранским тигром. Туранский тигр? О Аллах, с кем только не сравнивали… А что толку? И все эти – блюдолизы и трусливые шакалы. Да и какой я лев? Ободранный и избитый. Не выставили бы пинком из Туркмении, будь я настоящий лев…»

Неожиданно в кустах что-то завозилось, зачавкало. Джунаид-хан остановился – в руках блеснула вороненая сталь маузера. Он весь вытянулся тетивой, куда девалась его сутуловатость. Джунаид-хан раздвинул ветви тальника – в камышах, у самой реки, в серой жиже грязи с хрюканьем возился старый кабан. Хан передернул плечами: «У, поганец! И холод не пронимает!»

Это был могучий зверь, таких Джунаид-хан видел лишь в тугаях – зарослях Амударьи. Летом кабан любит одиночество и терпеть не может своих сородичей, не переносит даже визг и бестолковую беготню полосатых поросят; уходит от них подальше, в глухие места, бродит в одиночку, бирюком. Вот и прозвали его за это одинцом. А когда наступает осень, старый секач, чувствуя влечение к самке, выходит из камышей и ищет табун диких свиней, чтобы, удовлетворив свой брачный инстинкт, нести в стаде караульную службу.

Все это хану когда-то рассказывал Хачли, заядлый охотник на кабанов. «Где он теперь?» – Хан не успел прицелиться маузером, секач, видно, почуяв человека, нырнул в кусты.

– Ты тоже похож на этого кабана, – вслух заговорил он. – Только ты уже не самец, а сторож… Богатство свое стережешь.

Джунаид-хан огляделся по сторонам, воскликнул: «О Аллах, прости мое святотатство!.. Что я, истинный правоверный, сравнил себя с этой поганой скотиной». – И он, расстегнув дубленку, отвернул ворот рубахи, поплевал себе на грудь, приговаривая: «Эстопырла! Эстопырла! Чур, свят! Чур, свят!»

В эти минуты Джунаид-хан и впрямь походил на кабана: его усы, набрякшие от дождя, свисали над губами, напоминая клыки, а сам он, как старый одинец, избегавший людей, шумных сборищ, погрузневший, тяжелый, походил на секача, способного нести лишь сторожевую службу.

Джунаид-хан снова вернулся мыслями к событиям двухгодичной давности. Увлекшись, он уверовал, что на самом деле смог бы стать ханом Туркменской степи, пусть это будет под протекторатом Англии или Германии, какая беда, лишь бы управлять ханством. Но Мадер, эта немецкая жердь, безжалостно разрушил его воздушные замки.

– Хан! – Мадер чеканил слова, будто отдавал команду. – Нам нужна игра. Игра, стоящая свеч. Вы же умный человек…

– Коза думает о жизни, а мясник печется о ее сале, – настаивал Джунаид-хан на своем последнем, реальном варианте. Его отряды, вяло отбивавшиеся от сарбазов Реза-шаха, почти бездействовали, избегали боя, но зато рвались в набег, чтобы пограбить.

– Хорошо, хан, – согласился Мадер. – Ваши джигиты, по праву победителей, хозяйничают три дня. Не зарывайтесь! Распустите слушок, что ваши молодцы исполняют волю англичан. Уходите в Афганистан. Под Кучаном и Дерегезой поддайте курдам. Стравите их с персами. Это подольет масла в огонь… Вам хочется насолить Реза-шаху, я знаю. А нам хочется сделать его покладистым. Так что наши интересы почти совпадают…

Три дня и три ночи хозяйничали в Туркменской степи головорезы Джунаид-хана, отводя душу на местных туркменах – рыбаках, скотоводах, земледельцах; собрали богатую дань коврами, украшениями, золотом, конями – всем, чем можно было поживиться. Особенно они обирали тех, кто отказывался покинуть обжитые места и идти вслед за Джунаид-ханом в Афганистан.