Тени зимы

Старик покашлял и опять затянул историю про корову, а я слушала, чувствуя как меня охватывает беспокойство. Гавейн отошел к людям, слушавшим Гвина. Я тоже невольно прислушалась. Вскоре Гавейн отобрал у сына арфу и ударил по струнам.

— Так-от, — тянул между тем фермер, — дак, я о чем говорю? Отправился я в прошлое воскресенье на ярмарку в Баддон, а там — она, моя корова! А Строберри, ну, тот парень, что ее продавал, собака этакая, говорит: это, дескать, моя корова! Может, он нашел ее где да и забрал. И что теперь?

А Гавейн пел:

Словно белый цветок ежевики она,
Словно сладкой малины плод.
Словно мягкий зеленый ковер
Услаждает мой взгляд...

— Ну и вот, благороднейшая леди, этот дурень говорит: «Моя корова, и все! Мало ли кто не может за своими коровами приглядывать? Я-то, дескать, при чем?» А вы ж меня знаете, я уж двадцать лет как на Камланн работаю. Так вот, клянусь: моя это корова! Я ее вырастил, да и все мои родичи подтвердить могут…

Сердце мое, и тайна моя — она,
Яблони ароматный цвет.
Летняя весть она,
И даже зимой тепло от нее.

Начинала болеть голова. Пришлось одернуть себя, напомнить, что вот эти простые люди, благодаря которым живет Камланн, доверяют нам, приходят к нам искать справедливости… Правда, хорошо бы они делали это покороче, и лучше бы не тогда, когда у меня болит голова. Я узнала мелодию песни, хотя слов не помнила. Не вслушивалась. Бедивер напевал ее несколько раз.

В конце концов, с коровой разобрались, а потом разобрались еще и с правами на выпас, и с чьей-то овцой, испугавшейся невесть чего. Я отпустила последнего просителя и подошла к скамье, где сидел Гавейн. Улыбнулась всем. Гавейн вскочил и поклонился. Гвин, к которому перешла арфа, поискал глазами, куда бы ее поставить и тоже собрался встать и поклониться. Я жестом оставила его сидеть.

— Не беспокойся, Гвин, ох, прости, лорд Гвальхавед. Я просто хотела поговорить с твоим отцом. А ты поиграй пока, людям нравится…

Но Гвин все же встал и поклонился.

— Да говорите здесь, миледи, — простодушно предложил он. — Мы же рады вашей компании. Если что по делу, так нам не помешает. А потом вы поговорите, а отец еще споет. Мы давно его не слушали.

— Я бы тоже послушала. Но — дела и, к сожалению, лучше нам поговорить наедине. Так что придется лишить вас удовольствия. Да ты и сам неплохо играешь.

Вдвоем с Гавейном мы пересекли Зал. В дверях Гавейн остановился послушать, как поет сын. Голос у Гвина со временем превратился в глубокий тенор. Ему уже исполнилось пятнадцать, ростом почти догнал отца. Гавейн улыбнулся, оглянувшись, а потом решительно вышел на солнце. Я за ним.

Стоял один из тех весенних дней, когда кажется, что стены между мирами пали, и Британия, наконец, стала частью Летнего Королевства. Воздух мягкий и сладкий, трава — насыщенного зеленого цвета, а с неба льются потоки света. Заливались жаворонки, и даже вездесущие куры прихорашивались и хлопали крыльями, будто собираясь взлететь. На воздухе мне стало лучше, и уже не так беспокоил разговор, о котором просил Гавейн. Я даже принялась напевать мотив той песни, которую недавно играл рыцарь. Но тут же замолчала, заметив, как странно взглянул на меня Гавейн.

— Кей сидит в Зале, — сказал он, — так что дома пусто. Там нам никто не помешает поговорить, миледи.

— Идемте, благородный лорд, — согласилась я, пытаясь настроиться на деловой лад.

До дома было недалеко. Мы дошли быстро. Гавейн предложил мне вина, и я не стала отказываться. Себе он тоже налил, но к чаше так и не притронулся. Посидел возле очага, глядя на меня все так же серьезно.

— Итак, — сказала я, чувствуя себя совершенно опустошенной. Мне вдруг стало как-то все равно, о чем пойдет речь. — О чем вы хотели поговорить?

— Моя леди, — он быстро развернулся ко мне. — На прошлой неделе мы с сыном вернулись из Поуиса. Я удивился, когда понял, что слухи о вас и Бедивере все еще гуляют по крепости. Ведь, казалось бы, после поединка они должны были прекратиться. — Он помолчал, глядя на меня с ожиданием. — А потом ко мне пришел Медро. Мы разговаривали. Он доволен. И он утверждает, что слухи правдивы…

— Все слухи в крепости начинаются с Медро. Что вас удивляет?

Он быстро встал и подошел к распахнутой двери, глядя на стены и далекие поля.

— Моя госпожа, — произнес он низким, каким-то больным голосом, — не надо играть со мной. Я знаю, что половина слухов — ложь. Медро сам это признал. Но он говорит, что в них есть и доля правды. Я знаю Бедивера много лет… И у меня есть глаза. Мне Медро не может лгать.

В воображении я много раз переживала подобный разговор. Но теперь, когда дошло до дела, я чувствовала только усталость и, как ни странно, облегчение.

— И почему же Медро пришел к вам? И почему он не может вам солгать?