Я улыбнулась в ответ. Я любила этого замечательного юношу.
— Спой ту песню, которую играл на днях в Зале, — предложила я. — Там очень красивая мелодия, но я не все слова расслышала.
— Ах, эту… — Гвин покраснел. — Не бог весть что, но, миледи, если вы просите, я спою, конечно.
Уже по тому, как Гвин посерьезнел, стало понятно, что песню написал он сам. Сыграв короткое вступление, он запел:
Замечательная песня! И мелодия интересная. Из тех, что возвращаются, когда думаешь, что песня уже забыта. Но тут Кей отобрал у Гвина арфу и проворчал недовольно:
— Хорошо о смерти поешь, мелкий. Сдается мне, не приходилось тебе ехать на восток, на встречу с саксами, и, да поможет тебе Бог, глядишь, и не придется. Знаешь, помирать от саксонского меча — не лучшая участь для такого певца.
— Ну, надеюсь, помирать придется как раз саксу, — Гвин улыбнулся. — Споете нам что-нибудь героическое, благородный Кей?
Прямо перед этим разговором, Медро перегнулся через стол и негромко произнес, обращаясь к Гвину:
— Не стоит тебе опасаться саксонских мечей, племянник. Вряд ли тебе доведется увидеть много битв.
Однако Кей среагировал раньше Гвина:
— На что это ты намекаешь? — тон его не оставлял сомнения, что он не прочь подраться.
Медро презрительно улыбнулся.
— Даже если бы наш юный герой отправился на битву или на поединок, неужто ты думаешь, отец позволит ему рисковать своими нежными конечностями? Да никогда! Даже в своем знаменитом боевом безумии мой брат затрясся бы от родительского страха и погнал бы сынка с поля боя пинками.
Гвин побледнел, но Гавейн не дал ему сказать ни слова.
— Ошибаешься, брат. Даже прикажи я сыну струсить, он бы меня не послушал. Я видел, как падают в битве мои друзья и знаю, что воином становится только тот, кто не покинул поле боя. Впрочем, тебе это незнакомо.
В последовавшей паузе Мордред и Гавейн, внешне оставаясь спокойными, так смотрели друг на друга, что воздух вокруг них звенел от ненависти.
— Разумеется, в чем-то ты прав, — небрежно-спокойно продолжал Гавейн. — Если бы моего сына обманом втянули в какую-нибудь ссору, или предательски убили из-за угла, все было бы совершенно иначе. Смерть в бою примерно то же самое, что смерть от наводнения или лихорадки, но по отношению к обиженным закон требует справедливости. А уж в подобном случае я бы за справедливостью до края земли дошел. Я бы не стал требовать виру за кровь или предъявлять претензии. Убил бы, и всё. Это на случай обмана или предательства, как я уже сказал. А в бою нужно полагаться на собственное мастерство и Божью милость.
Мордред не выдержал и опустил глаза, но Гавейн продолжал сверлить взглядом его переносицу. Гвин смотрел на братьев с беспокойством, теребя перевязь меча.
— Да, конечно, — тихо проговорил Мордред. — Все знают твою любовь к справедливости, даже к правосудию над воображаемым злом, брат. И, конечно, твой сын умеет защищаться. В этом он — твое подобие, как, впрочем, и во многом другом. — Он снова поднял глаза, теперь в них светилась неприкрытая злоба.
— В чем «в другом»? — требовательно спросил Гвин.
— Ну как же! — Мордред жестко улыбнулся. — Вы же оба оставили свои дома, наплевали на родичей, забыли своих матерей, словно они вам были чужие, и оставили их умирать.
Гвин стиснул рукоять меча. Рука его заметно дрожала. Мордред поспешно добавил:
— Это я так предполагаю. Закон запрещает мне оскорблять родичей, а тем паче требовать от них поединка. Лорды и леди, простите меня, я устал. Приношу свои извинения, если вдруг кого-то обидел, но сейчас отправляюсь спать. Спокойной ночи.