Теннисные мячи для профессионалов

Кипарисы стояли парами вдоль узкой дорожки, уложенной плитами. Смеркалось. Незнакомые женщины разговаривали, стоя на крыльце; одна — помоложе — держала в руке мокрый купальник. В комнате наверху плакал ребенок.

Ланц писал:

«Я видел, как Анастасия проскользнула между двумя кипарисами, вошла в подъезд…»

Обозначив крохотное крыльцо как подъезд, автор эссе погрешил против истины. Ширяева жила на первом этаже небольшого двухэтажного дома в двухместном номере.

То и дело сверяясь с рукописью, Денисов вышел на аллею, она вела к выходу с территории Дома творчества — уже знакомая, много раз хоженная, окаймленная стриженой туей и ирисом.

«…Я боялся потерять ее спутника. Господи! Какая жуткая ночь! Сейчас когда я пишу, начало шестого. Воровской посвист птиц. Я нагнал его, он шел почти бесшумно. Мы дважды свернули вправо…»

Денисов оказался на набережной. На скамье молодые художники предлагали свои работы. Денисов подошел к расставленным картинам.

«Море», «Карадаг», «Скалистый каньон»… Кое-что обращало на себя внимание.

— Десять рублей, — кто-то назвал цену.

Человек рядом с Денисовым подал купюру, взял акварель. Сбоку, у парапета, стояли несколько литераторов, отдыхавших в Доме творчества, — Денисов научился их узнавать. В центре мелькнула детская шапочка Мацея, поэт так и не приступил к работе.

Небо, море быстро меняли цвет, приближаясь к серо-асфальтовому. Некоторое время их еще разделяла с набережной бело-меловая полоска балюстрады.

На причале зажгли огни, трепетные полосы потянулись к пляжу. Художники собрали акварели, движение людей стали по-ночному тревожны.

Денисов двинулся вправо. Ведущая к спасательной станции часть набережной оказалась неосвещенной; с одной стороны ее тянулся нескончаемый длинный забор, отделявший территорию Дома творчества от моря.

«Было темно… — писал Ланц. — Он вошел в калитку. Исчез…»

Маленькая станция спасателей напоминала клуб «Коммуна», в котором Денисов в детстве вместе с родителями просмотрел лучшие в его жизни фильмы; в нем была тоже металлическая лестница, по которой со двора можно было подняться в кинобудку. Как и «Коммуна», спасательная станция была щедра на наглядную агитацию — «Правила поведения на пляже», «Способы оказания первой помощи утопающим» — все в картинках.

Художник, показалось Денисову, был из спасателей, во всяком случае симпатии его были полностью отданы людям мужественной и смелой профессии: утопающий на плакате выглядел меланхоликом, отчаявшимся бороться за собственную жизнь, у спасателя были круглые, навыкате, горящие глаза борца. Правила тоже в первую очередь трогательно заботились о спасателе: «Приемы освобождения от захвата тонущего…»

Сразу за спасательной станцией начиналась гора — в эссе она по какой-то причине не упоминалась — невысокая, крутая. Со стороны улицы ее огибал забор.

«Но стука двери не было, — писал Ланц. — Я остался. Видимо, он заметил меня. Кто он?»

Денисов нашел калитку, она была заперта. Дом стоял в глубине, между забором и строением росли деревья, ни один звук не доносился из темноты.

«Было еще темно, когда он появился снова.

Я шел за ним. Разноцветные миражи виделись мне впереди, будто два телевизора — цветной и черно-белый — работали рядом. Меня колотило…»

«Может, нет никого…» — подумал Денисов про дом на горе.

Было поздно — по улице шли люди, сворачивали в черноту набережной. Там, где светильников не было, действительно различались лишь силуэты, и всего два цвета — черный и серый; одиноко горела звезда; впереди, за деревьями, у столовой Дома творчества, снова возникли краски.

«Будто два телевизора — цветной и черно-белый…» — вспомнил Денисов.

У первого же светильника он снова раскрыл рукопись:

«Что? Что надо?» Я подошел, когда он уже сидел в машине. Высокий, выше меня. В очках. Мне показалось, он напуган. Я остановился.