«Теодицея» Семена Липкина

Встретить Бога в разрыве снаряда дано избранным. Но более странным, парадоксальным выглядит явление Бога в «пламени газовен», которое мы видим в стихотворении «Моисей»:

Тропою концентрационной,
Где ночь бессонна, как тюрьма,
Трубой канализационной,
Среди помоев и дерьма,

По всем немецким и советским,

И польским и иным путям,
По всем печам, по всем мертвецким,
По всем страстям, по всем смертям, —

Я шёл. И грозен и духовен

Впервые Бог открылся мне,
Пылая пламенем газовен
В неопалимой купине.

(с. 158–159)

Что удивительно в этом стихотворении? Как правило, события современности поверяются библейским откровением. Липкин делает обратное. Ужаснейшую реальность, утратившую даже намёк на какую-либо справедливость — пламя газовых печей Освенцима и Дахау — поэт накладывает на куст неопалимой купины. Пророческий взор Моисея видит то, что происходит в XX веке. Всевышний, открываясь ему, открывает и это страшное откровение. Вернее сказать, Бог открывается в пламени предельного страдания. Здесь премудрость, ведущая уже не к ветхозаветному, а к новозаветному Благовестию, но об этом чуть позже.

Итак, знать, более того, переживать страшное страдание и не отвергнуть Бога, не похулить Его — вот о чём свидетельствуют стихи Липкина. Свидетельство это сродни свидетельству праведного Иова. Причём лирический герой Липкина — это Иов уже не стенающий, не задающий вопросов Богу: «За что?!», а Иов, смолкнувший перед глаголами Творца. Смысл страданий раскрывается. Архиепископ Сан-Францисский Иоанн (Шаховской) так писал о смысле страданий Иова: «…Господь усыновляет человека и причисляет его к Своему крестному пути правды в ветхом мире, и, страдая за рабов Своих, страдает в сынах, распространяет пределы Своего Страждущего Богочеловеческого Тела на тела всех сынов Своих и страдания Богочеловеческой Души Своей на их души. Так рождается новый мир. Это великая тайна строительства Церкви, Нового Мира на крови Агнца и агнцев /…/ И потому нет на земле высшей красоты, чем страдание правды, нет большего сияния, чем сияние безвинного страдания» (Архиепископ Сан-Францисский Иоанн (Шаховской). Тайна Иова. О страдании // Избранное. В 2-х т.т., т. 2, с. 269). Разве не об этом же говорится и в стихотворении Липкина «Иов»?

Живу в начале гнева Твоего,
Зерно труда и сева Твоего.

Болезный агнец хлева Твоего,

Я слышу громы гнева Твоего.

Я, агнец, пил из блюдца Твоего

Вино и солнце Уца моего.

Зачем же до Завета Твоего

Лишён я капли света Твоего?

Лежу в тени чертога Твоего,

В проказе у порога Твоего.

Мой вздох предвестник хлеба моего,

Но плач исходит с неба Твоего.

(с. 339)

Сам поэт, конечно, далёк от того, чтобы считать себя праведным, подобным Иову, но осмысление страданий происходит в этом ключе. Страдания Иова — пророчество о страданиях Искупителя. Таким образом, мы снова выходим из Ветхого в Новый Завет, и это органично для поэтического мира Семёна Липкина. В его поэзии равно присутствуют и ветхозаветная пророческая мудрость, и новозаветная весть о Рождестве Спасителя. Поэт стоит как бы на рубеже между двумя Заветами. Семёна Липкина можно назвать «Симеоном Богоприимцем» в русской поэзии. Не порывая корней с древним Израилем, Семён Израилевич не отвергает и Христа. И здесь именно страдания и скорби Иисуса Христа и Его Пречистой Матери являются мостом, соединяющим поэта с Ними. Страдания человека — это страдания Богочеловека и Его Матери:

Когда Казанскою была,
По озеру не уплыла,
Где сталкивался лёд с волнами,
А над Невою фронтовой
Вы оба — Ты и Мальчик твой —
Блокадный хлеб делили с нами.

(с. 298)

В стихотворении «Скорбь» перед нами образ Богородицы, скорбящей за весь род человеческий, но в этой всеобщности каждый не растворяется в безликой массе. Наверное, правильнее сказать, Богородица скорбит не за всех, а за каждого. Такое понимание для Липкина — акт личного опыта. Потому поэт и имеет полное право исходить из него, исходить из собственных чувств и чувств своих близких: