Теодор Рузвельт. Политический портрет

Характерный жест. Прежде Рузвельт молчал, покорно кивая в такт шефу. Стоило республиканцам округа принять решение об его избрании в ассамблею, как Рузвельт «показал нрав»: последовало публичное заявление, что он будет выступать независимо, руководствуясь собственными суждениями. Вожди республиканцев, умудренные превратностями политики, увидели в этом не предательство, а лишь набивание цены. Они-то знали разницу между словами и делами, между обещаниями и их реализацией. Рузвельт продолжал, несмотря на уверения в собственной независимости, поддерживать отношения с партийными знакомыми, укреплять личные связи с лидерами. (Пройдут годы, и Джо Меррей, оставленный в политическом маршруте Рузвельта далеко позади, будет назначен им на желаемый пост заместителя комиссара по эмиграционным делам города Нью-Йорка.) Это яростное отстаивание своей независимости явится характерной чертой всей политической карьеры Рузвельта.

Комментарии прессы по поводу выдвижения Рузвельта были сходными в главном: представитель старейшей и богатой нью-йоркской фамилии должен верой и правдой служить тем, кто обладает истинной властью в городе. Если Рузвельт устраивал жителей Пятой авеню, нужно было умело «продать» его избирателям. Заработала мощная, хорошо снабжаемая средствами машина республиканской партии, и он прошел в легислатуру штата по своему округу большинством в 600 голосов.

Перевес был незначительный, он отражал факт приблизительного равенства сил двух политических мафий, в которые превратились конкурирующие партийные организации ― республиканская и демократическая. Демагогия (ею всегда грешила политика) была невинной шалостью в сравнении с продажностью и беспринципностью, поразившими политическую машину в период монополизации страны.

Элита богатства

Состояния ведущей тройки бизнесменов: Вандербилта, Астора и Стюарта ― оценивались в 50 ― 75 миллионов долларов каждое. Культ богатства достигает в эти годы своего пика. Царь ― золото диктует все законы.

Судья Эдвард Райан из Верховного суда штата Висконсин писал в 1873 году: «Встает огромная фигура новой темной силы. Аккумуляция индивидуального богатства кажется большей, чем в любые времена с момента падения римской империи. Частные предприятия страны создают огромные комбинации корпораций, владеющие беспримерными массами капитала, смело марширующие вперед ― не только ради экономических завоеваний, но для захвата политической власти. Действительно, впервые деньги захватывают поле битвы как организованная сила».

В год, когда Т. Рузвельт вступил на политическую стезю, Америка начала привыкать к новому слову ― трест. Короткое, выразительное, оно означало экономическую силу, подчиняющую себе политику. Могущество возникающих трестов трудно было переоценить. Сенатор Дэвис (от Миннесоты) заявил 1 июля 1886 года: «Феодализм с его доменами, с необлагаемыми налогами хозяевами, освобожденными от ограничений и наделенными привилегиями, объявил войну питающему надежды человеческому духу и предстал во всем своем всевластии. Феодализм шагает по земле и завладевает всеми установлениями современности, царит в огромных корпорациях, господствующих над национальными дорогами. Господство корпораций в целых областях, способность облагать налогами порождает их циничное презрение к закону, дает возможность низводить наиболее одаренных людей до положения купающихся в роскоши рабов, совращать судей и сенаторов, концентрировать в руках одного человека столь огромные богатства, что Цезарь в сравнении с ним кажется нищим. Их специально подобранные, оплаченные и искусные в своем деле прислужники стремглав летят по зову переданной по электрическим проводам телеграммы на крыльях паровой машины».

Показательной для атмосферы аморализма буржуазного обогащения является так называемая «война на озере Эри». Ее «героями» были миллионеры Вандербилт, Гулд, Дрю и Фиск. Последние трое объединились против Вандербилта для захвата контроля над движением по озеру Эри ― стратегическому пути со Среднего Запада к Нью-Йорку ― воротам в океан. Гиганты бизнеса забыли о малейшем уважении к буржуазным правовым нормам. Еще более важно то, что об этих нормах «забыла» сама основа правопорядка ― в данном случае легислатура штата Нью-Йорк. В защиту интересов Гулда, Дрю и Фиска законодатели, заседавшие в столице штата ― Олбани, внесли законопроект, легализующий обращение выпущенных этими бизнесменами акций на сумму 10 миллионов долларов. Напористый Гулд прибыл в Олбани с чемоданом купюр. Такса была определена четкая: сенатору «средней» честности ― пятнадцать тысяч долларов. Один «упорный борец за справедливость» получил семьдесят пять тысяч долларов от Вандербилта и сто тысяч от Гулда. Естественно, при голосовании он высказался в пользу последнего ― его «правда» была дороже. Вандербилт не сдавал позиций. Дело завершилось компромиссом, достигнутым между ним и его конкурентами. Железная дорога и управление ею были поделены на договорных началах.