Теория айсберга

А когда мы шли вдоль мола – солнце припекало, над нами кружили чайки, перед нами был чистый и бесконечный океан, – я увидел в нескольких метрах от нас знакомую маленькую худенькую фигурку, катившую коляску: это была мадам Мушар, моя учительница французского!

– Сейчас вернусь! – сказал я родственникам и ринулся к ней.

Когда я добежал до нее, она широко улыбнулась, а потом обхватила мое лицо ладонями и поцеловала в щеку.

– Ной! Какая приятная неожиданность! Как твои дела?

– Отлично! – сказал я и тоже улыбнулся ей.

Мы немного поболтали о том, кто как проводит лето. Она несколько недель погостила у своей матери на юге Франции, потом поехала в Испанию.

– Жара была нестерпимая! – засмеялась она. – А ты как проводишь каникулы?

Я не мог рассказать ей обо всём, что пережил за эти несколько недель. Слишком много всего было. Так что я просто ответил, что писал.

И тут ее улыбка стала еще шире. Мадам Мушар положила руку мне на плечо, и в ее глазах что-то заблестело.

– Я буду участвовать в этом конкурсе, – прибавил я.

Она сразу поняла, о чём речь, и похвалила меня. Мы с ней поговорили про лицей, про то, что я перехожу на новую ступень, и она взяла с меня обещание, что я не брошу писать.

– Ной, я горжусь тем, что учила тебя. Я уверена, что ты способен на многое.

Она обняла меня, и я страшно разволновался. К счастью, ребенок в коляске заплакал, а то еще немного – и я сам бы разревелся.

– Ой, а про тебя-то я и забыла! – наклонившись к нему, заворковала мадам Мушар.

Мы попрощались, я пообещал ей, что буду давать о себе знать, и она пошла дальше своим путем. Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду.

В день кометы я зашел к Лорен. Август заканчивался, срок, на который они снимали дом, тоже, и в прихожей уже росла гора багажа. Вскоре Лорен вернется в Париж, ее отец будет и дальше кататься по всему свету, а я… я-то останусь в Фижероле.

Всю неделю перед этим мы с Лорен виделись каждый день. Менялись книгами, сочиняли хайку, печатали фотографии. Когда я думал о том, что она скоро уедет, у меня внутри делалось пусто, как будто дыра в животе образовалась. В конце концов я всё рассказал Лорен: и про свой несчастный случай, и про свои посттравматические проблемы с речью, и про доктора Франкена. Пока я описывал ей мою жизнь, она смотрела на меня, ласково улыбаясь, как будто давно уже обо всём этом догадалась. Про мсье Эрейра я ей говорить не стал. Она слишком любила «Парадоксальный сон» и, несмотря на царившее между нами доверие, никогда бы мне не поверила, если бы я ей сказал, что Роберт Р. Аддамс стал моим лучшим другом. Мы так много говорили об этой книге, что в результате она взяла ее в библиотеке и перечитала. На суперобложке этого издания красовался большой портрет Роберта Р. Аддамса. Твердое квадратное лицо, перечеркнутое маленькими усиками. Лицо, которое я теперь знал так хорошо.

– Великолепно! – дрожащим голосом и со слезами на глазах прошептала она, снова дочитав книгу.

Мы еще несколько раз ходили купаться. Я так и не смог заплыть в океан намного дальше, чем в ту ночь, – я заходил в воду по грудь, – но каждый раз чувствовал, как внутри у меня отпирается еще один засов.

Лорен зациклилась на комете Фейерштейна.

– Понимаешь? – твердила она. – Один-единственный раз за всю нашу жизнь!

А я думал, что каждый день случается в жизни один-единственный раз. Что каждое мгновение неповторимо. Каждая секунда драгоценна. Но ничего этого я ей не говорил. Вместо этого я крепко обнимал ее и прижимался лицом к ее лицу.

Когда этот день наконец настал, я пошел к мсье Эрейра. Это был и мой последний рабочий день в библиотеке. Я отдал ему заказанные книги – «Путешествие на краю звезд», «Светоносный» и «Звездный десант» – и устроился в гостиной. Достал из рюкзака окончательный вариант рассказа, который он уже читал, и ему понравилось. В конце герой – Симон – поднимается в верхнюю часть города и смотрит, как волна захватывает землю, разрушает дома и затапливает крыши. И в этот миг – в миг разрушения – он понимает, что нет ничего прекраснее возможности строить заново. И в конце концов приходит в восторг от зрелища, которое разворачивается перед его глазами.

Рукопись заканчивалась так: «Никаких чудес не существует. Существует наша способность видеть чудеса».

– Думаю, мне больше нечему тебя учить, – сказал мсье Эрейра, раскуривая очередную трубку.

Его лиловый халат поблескивал в полумраке комнаты, напоминая мне те, в каких некоторые боксеры выходят на ринг.

– Остальному ты научишься сам. Работая. Читая. И никогда не забывая правило номер один!

– Писать, писать и писать, – дополнил я.

Он улыбнулся мне, и в его глазах что-то как будто дрогнуло.

– Ну что, – вздохнул он. – Думаю, мы с этим покончили. Наше сотрудничество завершается.

– Не с-совсем, – сказал я.

Он посмотрел на меня с любопытством, и я намеренно таинственным тоном прибавил:

– Х-хотите увидеть нечто и в самом д-деле чудесное? Нечто такое, что вы увидите один-единственный раз в своей жизни?