Теория бобра

Однако я ума не приложу, как представить все это Осмале, чтобы принудить его к нужным для меня действиям. Возможности маневра Осмалы, по его собственному признанию, ограничены в отношении Ластумяки и Салми. На самом деле это, скорее всего, красивая отговорка – у него вообще нет свободы маневра. Если я сообщу ему о своих подозрениях, Осмала может просто сказать, что все это, безусловно, «заслуживает внимания» (подобное мне доводилось слышать от него и раньше), но пока мы все равно остаемся в исходной точке, и если продвинулись, то разве что на маленький шажок.

В то же время Ластумяки и Салми будут продолжать свои атаки на меня. Если уж они зашли так далеко, как с Нико Орлом и, возможно, Хяюриненом, то что или кто защитит от них меня? Разумеется, ничто и никто. Я должен очень быстро придумать более надежный способ, чем обращение к Осмале. И «более надежный способ» не должен привести меня в тюрьму.

Конечно, не вся информация, полученная от Йонаса, оказалась такой уж полезной. Не думаю, что реплика про лошадей имеет значение. Да и какая разница, где Ластумяки и Салми познакомились с Хяюриненом? Через лошадей так через лошадей. Для меня важны события, которые произошли позже. Кроме того, именно на лошадиной ферме я проводил определенные следственные действия (завершившиеся крайне неприятной операцией по самообороне, жуткие картины которой до сих пор стоят у меня перед глазами). И что толку? Как это доказывает вину Ластумяки и Салми? А мне нужны неопровержимые доказательства.

Я сворачиваю с перекрестка на стоянку перед парком приключений и вижу привычное запустение. Рекламная кампания на радио имела, как выражаются на профессиональном жаргоне маркетологи, «короткий хвост». То есть эффект от нее был быстрым, но минимальным. Я объезжаю парк и оставляю машину перед служебным входом.

Сегодняшний день не богат на события. Тишина в парке, тишина в моем кабинете и, что хуже всего, полный штиль у меня в голове, в той ее части, где обычно происходит поиск решения проблем. Дело не в том, что я выдвинул недостаточно версий, провел мало расчетов или перебрал не все возможные варианты. Проблема в том, что версии, расчеты и варианты не стыкуются друг с другом. У меня не хватает чего-то, что соединило бы все элементы воедино, и я не знаю, где искать это связующее звено.

Вряд ли ответ ждет меня в «Крендельке», хотя именно туда я и направляюсь.

Двигаясь по пустынному игровому павильону, я слышу гулкое эхо своих шагов и меня охватывает чувство тоски. Обычно в этом зале не слышишь даже собственных мыслей, не говоря уже о шварканье резиновых подошв по бетонному полу. В горле ком, во рту сухо. Я все время сглатываю слюну, и даже это дается мне с трудом, как будто не хватает воздуха, хотя концентрация кислорода в павильоне вот уже несколько месяцев наверняка выше обычной. Я поднимаюсь по лестнице, захожу в кафе и вижу, что здесь собрались все мои сотрудники.

При моем появлении у них меняется не только выражение лиц, но и позы. Когда я подхожу к столу, все улыбаются и выпрямляют спины, но я замечаю, что на самом деле мои коллеги не очень веселы и не излучают того оптимизма, с каким раньше, например, встречали посетителей парка. Я ловлю себя на том, что дышать мне становится еще труднее, чем несколько секунд назад, когда я проходил мимо «Пончика», «Варана» и других наших пустующих аттракционов. Мне не нужно спрашивать своих сотрудников, что с ними не так, – я и сам это отлично знаю.

Мы здороваемся. Они еще стараются изображать радость, но натянутые улыбки постепенно стираются, а плечи опускаются, словно под действием невидимой силы. И тут я вдруг понимаю, почему так легко читаю эмоции на их лицах и почему они не оставляют меня равнодушным.

Это моя семья.

У меня теперь не одна семья, а целых две.

Разумеется, я не из тех мужчин, у кого одна семья в Хельсинки, а другая в Хямеэнлинне, и первая ничего не знает о второй. Я не хочу сказать, что Эса мой непутевый ребенок, Йоханна – вернувшаяся из заключения сестра, а Минтту К – эксцентричная тетушка. Я имею в виду другое. После того что мы вместе пережили, между нами сложились новые отношения. Поэтому мне так хочется вселить в своих сотрудников надежду и сообщить им хорошие новости, только их нет.

– В конце концов у нас все получится, – пытаюсь я подбодрить коллектив. – Рано или поздно наступят лучшие времена. Да, сейчас нам приходится нелегко, но это не навсегда. Все будет хорошо. Придет весна, взойдет солнце, и наш парк еще будет процветать. У нас все получится. Вместе мы победим.

Не знаю, откуда взялись эти слова. Еще недавно я назвал бы их пустой болтовней, не опирающейся ни на какие факты. Но сейчас я понимаю, что так можно говорить лишь со своей семьей. Я не хочу сказать, что в семьях все только и делают, что врут друг другу или делятся непроверенной информацией, но, когда ты говоришь о том, что тебя действительно волнует, это и есть настоящая правда. Мы выстоим или падем – но определенно вместе. Только это и важно.