Теория и методология зарубежного литературоведения: учебное пособие

Кристева трансформирует бахтинское понятие диалога: у нее речь идет о диалоге внутри отдельного произведения, о соприсутствии в одном тексте множественной совокупности других текстов: «Любой текст строится как мозаика цитаций, любой текст есть продукт впитывания и трансформации какого-нибудь другого текста. Тем самым на место интерсубъективности <…> встает понятие интертекстуальности» [Кристева 2000, 428]. Позднее эту идею поддержит Р. Барт: «Текст – это раскавыченная цитата», он «существует лишь в силу межтекстовых отношений, лишь в силу интертекстуальности» [Барт 1998, 428, 486].

Поясним, что под «межтекстовыми отношениями», под «интертекстуальностью» в данном случае подразумевается «отношение текста к другим <…> текстам, которые в свою очередь понимаются в самом широком смысле – как культурные смыслы, языки, голоса, цитаты, которые бессознательно впитало в себя произведение» [Косиков 1993]. Подчеркнем: эти голоса вовсе не являются результатом сознательного привлечения автором цитат из других текстов; цитирование, о котором идет речь, имеет бессознательный характер. Интертекстуальные отношения, по Кристевой и Барту, возникают помимо авторского намерения; автор, создатель произведения, вообще не подозревает, совокупность каких текстов вошла в текст его произведения.

Интертекстуальные отношения могут быть реализованы только в читательском восприятии, только благодаря работе читателя возможно вычленение из произведения интертекста – той или иной совокупности звучащих в нем голосов. Эти голоса, коды, цитаты, вошедшие в произведение вне сознательного намерения автора, образуют его неявную семантическую глубину. Причем глубина эта может иметь вариативную реализацию: все зависит от того, на какой «голос», на какой «код» сделает ставку читатель, способный разглядеть в произведении интертекст.

Методология, сложившаяся на базе данной теории, получила в критическом творчестве Ю. Кристевой название «семанализ». Это анализ, направленный на выявление в произведении текста, понимаемого как интертекст. Поясним: это анализ, который рассматривает литературное высказывание как место пересечения бесконечного множества разнородных текстов. На выявление их соприсутствия внутри данного литературного высказывания он и нацелен. Выявление в произведении интертекста, в свою очередь, позволит обнаружить ту скрытую множественную семантику, которую текст несет в себе. Высвобождение максимального количества самых разных смыслов, таящихся в тексте, и составляет «интерес» семанализа.

Экстравагантность такой методологии состоит в том, что она санкционирует право исследователя привлечь любой (!) текст, чтобы прояснить смысловую загадку текста исследуемого, – и только на основании того, что у исследователя возникла смысловая ассоциация между исследуемым текстом и тем, который он захотел привлечь в качестве интерпретанты предмета своего толкования. Таким образом, в рамках семанализа оказываются возможны любые (и, следовательно, самые произвольные) сопоставления, в том числе сопоставления, не принимающие во внимание хронологическую последовательность создания текстов. В последнем случае для выявления смыслового потенциала трактуемого текста может быть привлечен такой литературный источник, который был создан позднее (!) исследуемого.

Следовательно, интерпретация оказывается целиком зависима от того, какие литературные ассоциации возникают в процессе чтения исследуемого текста. Впрочем, повторим, постструктуралистская герменевтика вовсе не претендует на достоверность толкования, ведь она отказывается от идеи устойчивого объективного смысла. Выявляемый на почве «свободных ассоциаций» смысл понимается в этом случае как одна из множества других возможных реализаций смыслового потенциала данного текста.

В качестве иллюстрации сошлемся на эссе Борхеса «Предшественники Кафки». Его пафос образует идея возможного обнаружения стилевых черт Кафки в творчестве тех писателей, которые ему предшествовали, в том числе и древних, например, таких, как Зенон (автор знаменитой апории о том, что Ахиллес никогда не догонит черепаху). Текст Зенона трактуется здесь сквозь призму текста Кафки на том основании, что они сошлись в читательской памяти интерпретатора. Очевидно, что предметом исследования при таком подходе является не текст, а сам процесс чтения – с точки зрения того, как в ходе его осуществляется смыслообразование.