Теория квантовых состояний

Про семью мою, пожалуй, стоит сказать отдельно. Мама с папой никогда не были особенно близки и папа довольно рано начал смотреть на сторону. Пишу я это вовсе не ставя целей как-то упрекнуть родителей, но уже тогда, с пяти-шестилетнего возраста моим основным воспитателем в семье стала мама, сильно переживавшая по поводу отца и делившаяся своими сокровенными соображениями со мной, отчего часто я чувствовал себя виноватым. Ведь не в силах был ни понять ее рассуждений, ни помочь.

Я очень близок был с бабушкой Пелагеей и ее матерью, моей прабабкой, Софьей. Часто гостил у них по нескольку недель, особенно летом. Жили они в Московском районе города N, и по тем временам жили неплохо – двухкомнатная квартира на четверых. До сих пор помню я удивительные вечера, когда учили меня читать, а я наизусть проговаривал длинные стихотворения Чуковского, забывая переворачивать страницы. Или наши побоища в карточного «дурака», где бабуля Пелагея и моя прабабка ужучивали хитроватого деда, когда тот пытался крыть неправильной картой.

Там же, у бабушки, завелись первые мои друзья, единицы, которых как приливной волной заносило в мою жизнь, чтобы вскорости унести навсегда. Связи с теми первыми знакомцами казались тогда незыблимыми, длились одно-два лета, а потом так же внезапно исчезали где-то в складках жизни и более уже не встречался я с ними.

Воспоминания о детском саду, блочном, двухэтажном, с верандами на крашенных стальных трубах и покатой крышей, сводятся к утренникам и разучиванию детских танцев, с хождением в паре и вытягиванием носков в чешках. Неизгладимым впечатлением остался трамвай, на котором мама возила меня из детского сада. Мы тогда поменяли уже коммуналку на отдельную квартиру, выделенную то ли отцу, то ли матери на оборонном предприятии. Отдельной жилплощади ради, мы зарегистрировали с собой прабабку Софью, иначе не получили бы жилья. Переехать-то мы переехали, а детский сад остался старым, так как в новом районе детского сада еще не построили. Так и дохаживал я в старый сад, а потом родитель, который меня забирал (чаще – мама) вез меня через полгорода в нашу двухкомнатную новостройку.

Снова отступил я от повествования и углубился в подробности. Итак, трамвай, на котором везли меня из детского сада. Его я запомнил чрезвычайно подробно – и продуваемую остановку на островке тротуара, и вздутые трамвайные сиденья, и блестящие поручни, и лязгающие компостеры красные или желтые. Я заглядывал в компостерную щель, подсматривал, как металлические зубки прокалывают ровные круглые отверстия в тонких воздушных трамвайных билетах.

До сих пор что-то крайне трогательное нахожу я в вечернем трамвае. Как горит в нем свет, когда снаружи темно, и только фонари и фары машин.

В трамваях мама моя часто заводила со мной разговоры об отце. Помню неприятный осадок от них.

Про детский сад добавлю только, что заводил я там друзей и даже однажды, единственный раз, устроили мне настоящее празднование дня рожденья с приглашенными приятелями, но переезд наш в новый район как-то незамедлительно перечеркнул любое мое связывание с этими ребятами вне детской смены.

Потом пошел я в школу и очередная страница с добрыми толстыми воспитательницами, нянечками, особыми запахами раздевалок и спален детского сада сменилась темно-синей школьной формой с блестящими пуговицами и нашивками. Я был тогда вихрастым впечатлительным мальчуганом, напуганным оглушительной песней "Учат в школе". Эта песня и сейчас вызывает у меня некую оторопь.

Про школу сказать могу, что в те времена детям дозволялось гораздо больше чем теперь. Оба родителя мои работали на режимных предприятиях, а значит я сам, с первого класса, ходил в школу, возвращался из нее домой и делал, пачкаясь и чертыхаясь, уроки. Прописи мои были страшны. Впрочем не более страшными, чем у однокашников. Девочки при этом, в большинстве своем, умудрялись держать прописи в чистоте, точно попадая в обозначенные пунктиром линии, буквы и цифры. Такое было время, родителям было не до нас, мы лазали по стройкам, забирались через крыши и форточки в строительные вагончики и ворошили там комбинезоны и телогрейки. Про первые свои школьные годы могу я сказать, что ненадолго стал я частью местной мальчишечьей ватаги, сдружившихся на почве отсутствующих родителей и неустроенности советских новостроек. Мы устраивали штабы на деревьях и мерили глубину луж. Предметом особой гордости тогда были высокие резиновые сапоги до колен, похвастать которыми мог далеко не каждый.

Мама всплескивала руками и подшивала школьную форму.