Теория ракушек

А я была для парней бесполым существом. Странноватая одноклассница, у которой всегда можно списать, поэтому они меня особо не задирали, даже снегом в детстве не кормили. Но и танцевать не приглашали.

Я вышла из актового зала и побрела по коридорам. В некоторых местах окна были открыты и пропускали дыхание первого заморозка. Заунывная мелодия становилась все тише, гулкий звук шагов оставлял вмятины в прохладном воздухе, а слова песни – вмятины в душе:

«Белый день смешался с ночью,

Птицы черные пророчат:

Станет первою потерей

Первая любовь….»4

И вдруг почувствовала себя такой одинокой, что не передать словами.

ОДИНОКОЙ.

Почему однажды ты внезапно осознаешь, что рядом с тобой никого нет, и выхода из этого замкнутого круга тоже нет? Когда же всё закончится, когда пройдет это ужасное время – семнадцать лет?

Семнадцать лет! Нет, никогда я не стану вспоминать эти годы с радостью. Для кого-то это будет время взаимной любви, первых поцелуев, но только не для меня, не для меня!

От отчаяния мне захотелось закричать на всю гимназию, на весь город, на весь мир. Я прислонилась к шершавой стене, еле сдерживая слезы, потому что впервые думала о том, о чем боялась думать раньше. У меня никогда не было парня. Я не только ни разу не целовалась, но даже ни с кем не танцевала медляк. Наверное, те модели были правы: я – некрасивая и вообще ничего из себя не представляю.

Нет, это было не открытие. Это была мысль, которую я долго-долго подавляла. И сейчас старалась ее отогнать, но она никак не уходила. Ведь это так ужасно – всю жизнь подпирать стенки на школьных вечерах, а потом возвращаться в темноте одной – и страшно, и обидно, потому что никто не проводит. Потому что никому нет дела до тебя…

В этот момент я вспомнила, что сегодня мне исполнилось восемнадцать, но легче не стало, даже наоборот: внутри все свернулось в тугой узел. Так невыносимо, что я решила вернуться в актовый зал, но тут меня ждал сюрприз.

Недалеко от зала находилось помещение, которое все почему-то называли «рубкой»: там хранилась аппаратура и всякая всячина. И вот сейчас дверь в рубку была приоткрыта, а рядом стоял Глеб Гордеев в смешных джинсах и кожаной косухе.

– Ли-и-и-ка! – радостно  завопил он, будто я была его самой лучшей подругой. А потом как-то непонятно посмотрел на мои ноги, подошел еще ближе и вдруг спросил:

– Будешь энергетик?

Вообще-то подобные напитки я пила редко, но тогда подумала, что энергетик мне не помешает.

– Давай.

Гордеев сразу потащил меня в рубку, и я тут заметила, что он какой-то странный. Из небольшой картонной коробки он достал открытую банку энергетика, пластиковые стаканы и разлил напиток. Пузырьки щекотно запрыгали на языке,  и я закашлялась.

– Что это за дрянь, Глеб? Кажется, совсем не энергетик!

В ответ он только засмеялся:

– Ликусь, ну не будь такой занудной!

У меня стала кружиться голова, я прислонилась к стене, а потом заметила, что Гордеев продолжает подозрительно сверлить меня взглядом.

– Что такое? Почему ты так на меня смотришь?

– Знаешь, Лика, – ответил он вкрадчивым голосом, – я только теперь заметил, какие у тебя красивые ноги.

Мне стало смешно: тоже мне герой-любовник. Но настроение почему-то улучшилось. Сказать по правде, ноги у меня и впрямь нормальные, а в тот вечер я вообще была рада любому вниманию.

– Да и в целом… ты ничего так, Лика, – продолжил Гордеев и внезапно погасил в рубке свет. А потом стал приближаться ко мне.

– Ты зачем свет потушил? – спросила я.

– Чтоб Оса не запалила, – произнес он шепотом.

Оса, или Тамара Аркадьевна Осокина, была нашим завучем. Она следила за порядком на дискотеках – кажется, еще с тех времен, когда  здесь учились мои родители.

– А-а-а-а, – протянула я и почему-то  засмеялась.

Тем временем Гордеев оказался совсем рядом.

– Давай я тебя поцелую, – вдруг предложил он и наклонился к моему лицу.

Я махнула на него рукой, но споткнулась, потеряла равновесие и чуть не упала. Глеб подхватил меня и прижал к себе.  От него пахло мандаринами. Пока я отгоняла мысль, что он прижимает меня слишком сильно и рука его совсем не там, где надо, он приподнял мой подбородок и приблизил свои губы к моим.  В этот момент дверь широко распахнулась, вспыхнул свет, и раздался зычный голос Осы:

– Акимова? Гордеев? Вы что, совсем стыд потеряли?

Она стояла в проходе – величественная, грозная, с огромным облаком седых волос на голове. Двойной подбородок трясся от возмущения.

Я тут же отскочила от Глеба. А его, казалось, происшедшее совсем не смутило: на лице отразилась самая беспечная ухмылка.

– Я была о тебе лучшего мнения, Акимова! – не унималась Осокина.

Забормотав что-то невнятное, я выскользнула в коридор. Вскоре Глеб меня нагнал.

– Слышь, Лика, го ко мне. Дома никого, – громко зашептал он, схватив меня за локоть.

Ну уж нет. Хватит на сегодня развлечений. Я резко вырвала руку и пошла за вещами.

– Ну и дура! – крикнул вслед Гордеев.