ТЕОРИЯ ТАНЦА

"Да разве знает праведник, недоуменно крутящий в руках мое уравнение, такое острое и блестящее, тяжелое, словно наполненное ртутью, одним взмахом наискось ссекающее вековые истины, — разве знает он, как ликовал амфитеатр с огромной грифельной доской вместо арены, как ревели восторженно и вздымались волной вызванные мною из разных времен посвященные, когда оно возникало — белым по черному, — и в этот самый момент чувства мои неслись с ураганной скоростью — на огненном жеребце, с огненным мечом в руке, на полном скаку снося головы убегающих в ужасе и бегущих навстречу с радостными возгласами — нет различия, нет, кричу я в своем яростном ликовании, обрызганный кровью согласных и несогласных, потому что все они равны перед открывшейся мне истиной, все они — ничто — и мне мало, мало этого безмозглого гороха, сыплющегося под копыта моего коня, — дайте мне самого главного, покажите мне его — того, кто так долго мучил меня сокрытием тайны, пусть он предстанет, и, не останавливая скачки, — мне нужна скорость! — я, отбросив меч, просто откушу эту праведную голову, — как какой-нибудь кильке — с дальнейшим сатурническим пожиранием, содрогаясь от сопутствующего, неизмеримо более высокого, чем человеческий, оргазма — лишь бы унять рвущий меня изнутри надмирный восторг…".

И в этот момент в дверь постучали…

О, сколько было в жизни каждого этих стуков в дверь! Но только не сейчас! Ну, друзья мои, это невыносимо, это вам не половой акт прервать! Постучать сейчас в дверь — значит, остановить рождение Вселенной!

Зарычав, он понесся вниз по лестнице, не гадая, кто там, зная только, что нужно избавиться от посетителя любой ценой.

— Мы с подружкой ходили в кино, — сказала она, входя. — А в общагу ехать уже поздно. Переночую здесь и прямо с утра — на работу.

— А подружка где? — сказал он, перебирая ногами от нетерпения и злости.

— На такси поехала, — простодушно сказала она.

Он поднимался за ней по лестнице, слушая ее щебетание, и душа его кипела. Оставив ее раздеваться в ординаторской, он пошел в свой кабинет, оделся, вошел в ординаторскую, и, собирая со стола бумаги и книги и складывая в сумку, быстро говорил:

— Хорошо, что вы пришли. Мне как раз нужно было в одно место срочно, а объект оставить не на кого. Сейчас закроетесь и — спать. Если что, вот телефон. Но ничего не бывает, на первом этаже все окна решетками закрыты, вполне безопасно. А утром я приду…

Она так ничего и не сказала, — он увидел в закрывающуюся дверь ее изумленное лицо, повернулся и спустился с крыльца. Прибежав домой, он до самого утра проверял и перепроверял, — вот, смотрите, как легко, в четырех строчках получается поправка к вековому смещению перигелия Меркурия! Э-э, да у меня точнее! А вот отклонение луча света гравитирующей массой! А вот… Засранец! — с ласковой издевкой думал он в сторону первооткрывателя. — Как у тебя все сложно! Тензоры, говоришь? Х-хе! А ты куда смотрел, Паули, Вольфганг Амадей, бля?! Только приборы ломать умеешь! Эллиптический интеграл любой дурак приближенно решит, а ты попробуй просто и точно, мудило! — так он ликовал, ставя время, дату и подпись под очередным великим открытием.

Потом, счастливый, гулял по утреннему городу, и, замерзнув, пришел в стационар. Там уже начался рабочий день, сидели в коридоре пациенты, заведующая вела прием.

Только ближе к обеду, когда она заполняла карточки, он вошел, закрыл за собой дверь и сказал:

— Как спалось?

Она молчала и писала, не глядя на него. Только уши зардели.

— Обиделись? — сказал он, думая, что правда будет ей совершенно непонятна. Она будет выглядеть как издевательство.

— Уйдите, — наконец, сказала она. — Так меня еще никто не оскорблял! Если бы я до вас ночью дотянулась — убила бы…

— А как вы это себе представляли? Чтобы я вас совратил? Я бы это сделал, я бы вас просто порвал, — так мне хотелось! — но… Вы же зачем-то это берегли, участь в институте, живя в общаге… И вот так взять и потерять — не понимаю. Или вы хотели поиграть? А представляете, утром бы все увидели, что мы ночевали вместе. Оно вам надо?

Она молчала, рисуя на карточке узоры. Потом отвернулась и смотрела в окно. В изморози горело январское солнце.

— Ну, простите меня, — сказал он. — Я хотел как лучше. Хотите, я посвящу вам вывод уравнения Шредингера? Его, между прочим, еще никто не выводил…

— Ладно, — не оборачиваясь, она махнула рукой. — Идите, работайте. Но, учтите, я еще долго буду на вас злиться…

Посмотрела на него мокрыми глазами, шмыгнула носом и улыбнулась.

СВЕТ ЕГО ГЛАЗ

Стационар закрывался на ремонт до осени, всех выгоняли в отпуска. А медсестра Э. с третьей попытки поступила в институт и увольнялась.

— Я буду тебя навещать, — сказала она. — А напоследок хочу тебе подарок сделать. Девочку на массаж возьмешь? В смысле — и делай с ней, что хошь? Хорошая девочка, бронхит, но можешь все тело. Скажешь, зоны ступней нужно, и прочее. Хочу посмотреть, как справишься.

— Как это — посмотреть? — спросил он. — Может, хочешь поучаствовать?