Теория вечной жизни

То же, что физическое желание для тела, необузданное воображение – для ума. Это также главный показатель бытия человека. Какой же тогда окажется роль воображения в молекулярном мире души? В материальном мире мечтания человека о радужных или гибельных возможностях всегда рано или поздно ограничиваются фактами физического существования, необходимостью обеспечивать едой и кровом физическое тело или своих ближних. Здесь человек должен иногда выходить из своих снов – хотя бы для того, чтобы поесть или не попасть под колеса. Но в нематериальном мире – не имеющем препятствий в материальности – он мог бы полностью жить в мечтах. Он мог бы проводить все свое время среди сцен и обстоятельств, созданных его воображением, играя там свои любимые воображаемые роли, лишь с небольшими перерывами – как те, что возникали бы от равно воображаемых страхов, идущих из других сторон его ума. Такие воображаемые декорации, приключения и персонажи зависели бы, разумеется, от опыта, стремлений и представлений самого человека в жизни, и у каждого индивидуума они были бы разными. В «Тибетской книге мертвых», например, для каждого дня после смерти описаны крайне сложные и подробные видения богов, демонов, небес и адов, но всегда с напоминанием умершему:

«Не бойся этого. Не ужасайся. Не благоговей. Различи, что это воплощения твоего собственного интеллекта»[24].

Таким образом, если каждый человек может в молекулярном мире пережить свой собственный рай и ад, все это не является объективной реальностью. Он будет жить только среди теней реальных вещей, никогда не способный, как Тантал, ни дотронуться, ни попробовать виноград, висящий перед ним. Такова была бы участь людей чисто физической природы в не-физическом мире. Это те самые тени умерших в греческом Гадесе, несчастные духи в тибетской Преталоке, томящиеся по тому, чего никогда не смогут иметь.

Вместе с тем мы должны помнить о том принципе, что обычные неподготовленные люди никогда не могут судить о бытии или оценивать внутренние ценности и реальные привязанности других людей, ибо их собственные привычки и предрассудки неизбежно преграждают им путь. Так, может случиться, что некоторые люди, которые кажутся нам безраздельно преданными физическим ощущениям, на самом деле могли повернуть в эту сторону от разочарованности более искусственными сторонами человеческой жизни; или за счет роста сознания они могли научиться питать физическими впечатлениями как интеллектуальные, так и эмоциональные стороны своей натуры. Очевидно, что участь таких людей в невидимом мире может оказаться очень отличной от описанной выше.

Ибо только один фактор станет отделять чистилище, в котором страдают животно-чувственные, от невообразимого рая нового знания, свободы, опыта и истины. Этот фактор – различие между желаниями и стремлениями людей различного бытия.

Ибо если у людей физического аппетита смерть отнимает единственное средство наслаждения, то у людей с бескорыстными и благородными импульсами она отнимает главное препятствие и представляет невероятные возможности удовлетворения их стремлений. Человек, который стремился к знанию и в таком поиске мог забывать личные желания и слабости, в этом новом состоянии получил бы возможность понимать посредством прямого восприятия работу природных законов. Его молекулярная структура, например, позволила бы ему воспринимать природу магнетизма, звука, музыки и так далее; он мог бы расширить свое восприятие до понимания существа гор, морей и других органических образований, слишком больших для охвата физическими чувствами. И поскольку самый низкий предел физического зрения и осязания, работающих через клеточные инструменты, – это отдельный предмет на шкале больших клеток, то восприятия молекулярного тела, как можно ожидать, будут проникать в царство отдельных молекул.

Тело из молекулярной материи, наделенное человеческим разумом, было бы само и микроскопом, и телескопом, а также инструментом для многих других видов сверхфизического ощущения, еще не симулированного инструментами человеческого изготовления. Ученый, оснащенный таким образом, если он не парализован чисто человеческими страхами и слабостями, определенно существовал бы в своем собственном особом раю.

Также и поэт, полагаясь в физическом мире только на смутные предчувствия эмоций, сцен и настроений, на расплывчатое ощущение бытия мужчин, женщин, городов, морей и лесов, мог бы там воспринимать природу таких вещей напрямую, проникновением, а не восприятием извне. Филантроп смог бы, наконец, понимать истинные нужды других вместо того, чтобы навязывать им свои собственные. А человек, желающий учиться, в одно мгновение сумел бы пройти через весь мир в поисках учителя того уровня мудрости, который ему необходим.