«Теория заговора». Историко-философский очерк

Без сомнения, все перечисленные примеры только паллиативы: присутствие «теории заговора» в тексте в виде недомолвок, «языка для своих», постоянное цитатное марксистское сопровождение — всё это снижало степень воздействия на сознание читателя. Сами конспирологические авторы, осознавая сложившееся положение, в конечном счёте приходили к неизбежному выводу: «В СССР отсутствуют фильмы и спектакли об опасности масонства, а редкие книги, просачивающиеся сквозь почти просионистски настроенную цензуру, хотя бы отдалённо вскрывающие правду об евреях — быстро скупаются и уничтожаются теми же евреями»^{705}. Подобная атмосфера неизбежно приводила к курьёзным случаям, например, когда автор предлагает в качестве образца «классического масона» адвоката Терразини из популярного в советское время полуразвлекательного итальянского телесериала «Спрут». Иванов обращает внимание на особенно зловещий вид «тотального врага мира»: «Все движения, выражения лица, глаз, жесты, фразы, действия — всё служило одной цели»^{706}. Этот пример достаточно красноречиво показывает состояние отечественной конспирологии тех лет — отсутствие адекватной среды и свободного распространения информации способствовало рождению таких казусов. Ситуация кардинальным образом меняется в эпоху перестройки и в последующие после распада СССР годы.

ГЛАВА 10. «Теория заговора» и современное российское социокультурное пространство

Конспирологические настроения российского общества усиливаются с начала 90-х годов прошлого века. Этому можно дать несколько объяснений, как политического, так и социокультурного плана. С одной стороны, внезапный — для большей части общества -распад СССР вполне соответствовал рамочным определениям «теории заговора». Последующие социальные, исторические, политические процессы: резкое падение уровня жизни, вытеснение России с международной политической арены — являлись дополнительными стимулами для роста конспирологических настроений. Неослабевающее, даже усиливающееся ощущение целенаправленной деятельности, направленной на «окончательную» деконструкцию российского социума, заставляет даже самые умеренные социально-политические слои нашего общества обращаться к конспирологическим инструментариям и схемам. С другой стороны, господствовавшее до недавнего времени марксистское учение перестало соответствовать идеологическим запросам общества. Формационный подход к социально-исторической процессуальности явно не «вписывался» в изменившуюся реальность и не мог, с учётом возросшего количества исторической информации, дать цельную, непротиворечивую картину исторического прошлого.

Образовавшийся идеологический «вакуум», несмотря на все усилия, так и не удалось полноценно компенсировать. Поиски устойчивых национальных идеологем, приемлемых для большинства («формулирование национальной идеи» и т. д.), не дали ощутимого результата. В этих условиях «теория заговора» не могла не получить устойчивую базу для своего существования и развития. Бытование «теории заговора» в постсоветском социокультурном пространстве не ограничилось лишь политической сферой, но сопровождается, как мы увидим, формированием мощного социокультурного пласта, напрямую связанного с конспирологическим дискурсом.

В первую очередь нам следует выделить случаи концептуального осмысления некоторых важных идеологических элементов советской действительности, получивших новое конспирологическое осмысление уже в настоящий период. Как мы уже заметили в начале нашей работы, в настоящее время активизируется стремление к переосмыслению истоков и причин драматических событий конца тридцатых годов прошлого века. Масштабные репрессии, многочисленные политические судебные процессы в отношении высшего партийного и военного руководства СССР, ставшие в период демократизации наиболее ярким доказательством «преступности сталинского режима», сегодня рассматриваются уже с несколько иных позиций. Постепенно восприятие участников указанных процессов смещается, представления о «невинных жертвах сталинских репрессий» подвергаются объективистскому анализу. Наибольший интерес для нас представляет эволюция взглядов на репрессии в отношении высшего командного состава Красной Армии. Это объясняется доминированием обвинений ряда известных советских генералов и маршалов не просто в идейных заблуждениях, связях с внутрипартийной оппозицией, но именно в участии в военном заговоре.