«Теория заговора». Историко-философский очерк

Но дотошный исследователь не ограничивается использованием классического фрейдистского инструментария, добавляя ещё одну свежую краску в психологический портрет героя. Речь идёт уже о психастенических корнях склонности к конспирологии. Согласно этому подходу, человек испытывает постоянное чувство страха, связанное с отсутствием интроектов заботы о себе. Как особая психопатия психастения выражается в таких личностных состояниях как постоянная тревожность, неуверенность в себе, мнительность. Внешне это выражается в наличии взаимоисключающих стремлений. С одной стороны, субъект испытывает желание находиться в центре внимания, с другой — максимально дистанцироваться от окружающего мира, наблюдается стремление к скрытности, потаённости. Последние свойства, по мнению Золотоносова, с неизбежностью провоцируют тягу Мережковского к «теории заговора»: «Идеалом для него поэтому стали “сионские мудрецы”, правящие миром, но миру не явленные. Этот идеал явился закономерным порождением ментальности, суть которой заключена именно в смеси “соборной” истероидности (порождающей все виды публичной активности, включая садические) со страхом, внушаемым Чужим»^{172}. Необходимо отметить, что в представленной авторской концепции без труда обнаруживаются внутренние противоречия. Так, «анальный характер» практически не сочетается с психастеническим типом личности. Если в первом случае предполагается наличие у субъекта ощущения сверхполноценности, ярко проявляется стремление к доминированию, то во втором случае мы сталкиваемся с набором диаметрально противоположных психологических черт: обострённая рефлексия, неуверенность в правильности совершаемых или планируемых действий. Исследователь пытается искусственно «вычленить» из названных психологических типов те качества, которые можно было бы рассматривать как базовые в формировании конспирологического типа личности, мало заботясь о том, сочетаемы ли они в одной конкретной личности.

Кроме этого обратим внимание на необходимость учитывать культурный фон эпохи, который, несомненно, оказал влияние на формирование и личности, и мировоззрения Мережковского. Популярная идея «жизнетворчества», сознательная эстетизация, зачастую за счёт этической стороны, поведенческих норм, объединяли многих весьма несхожих друг с другом представителей ренессанса русской культуры. Стремление покончить с диктатом обветшалой, как тогда представлялось, общественной «мещанской» морали, толкали многих деятелей культуры и искусства к весьма радикальным экспериментам в личной жизни[10]. В их ряду Мережковский занимает вполне законное место, следуя, отметим, от «теории» к «практике», планомерно осуществляя им же заданный эстетический и сексуальный идеал. Собственно это и признаёт сам автор исследования, отмечая рациональную природу «сексуального сумасшествия» Мережковского, что уже не просто приводит к противоречиям внутри концепции, но просто разрушает само концептуальное пространство. Абстрагируясь от конкретного содержания работы Золотоносова, отметим, что указанная проблема является «ахиллесовой пятой» всего неофрейдистского подхода к толкованию генезиса «теории заговора».

Акцент неофрейдизма на особенностях субъекта конспирологии практически полностью нивелирует сущностное содержание «теории заговора», которое подаётся лишь в качестве иллюстративного материала. Предельно широкое толкование социально-психологических причин распространения «теории заговора» превращает это распространение в некое подобие общественного недуга, своего рода «социальную болезнь», и диагноз ставится достаточно легко, в отличие от определения источника недуга: «Конспирацизм обрушивается на невиновных, как чума, делая их подсудимыми и лишая человеческого облика… Никакая другая система идей не способна с такой лёгкостью превратить соседей во врагов, достойных только уничтожения»^{173}, — с неприкрытым пафосом говорит Д. Пайпс. Схожую точку зрения высказывает Й. Рогалла фон Биберштайн: «Мифы о заговоре, ставшие разновидностями политической религии (верующие которой не слышат никаких рациональных возражений), безудержно демонизируют политических противников и провоцируют смертельно опасные измышления»^{174}. При этом упускается из виду, что «теория заговора» и её элементы не всегда являются «орудием уничтожения соседей» или «провоцированием смертельно опасных измышлений».