Теория зла

Она протянула руку. Еще, еще – и вот коснулась пакета кончиками пальцев. Протащила по полу, схватила, прижала к себе. Открыла, не медля ни минуты.

Но вместо того, что нужно для нанесения ран, в пакете ее ждало нечто совсем другое.

Мила смотрела на странный предмет у себя в руке, даже не спрашивая, как очутилась здесь латунная груша, к которой подвешен ключ.

Номер 317 отеля «Амбрус».

57

Эдит Пиаф пела Les amants d’un jour.

В холле, погруженном в шафрановый полумрак, не было ни души. Ни клиентов, ни старого слепого негра в клетчатом пиджаке, что сидел на обитом кожей диване, ни даже тощего портье с седеющим ежиком волос, золотым кольцом в левом ухе и поблекшими татуировками – ни дать ни взять постаревшая рок-звезда.

Только музыка заполняла дом. Опустошающая, будто забытые воспоминания, словно колыбельная, примиряющая с судьбой.

Мила прошла к лифту. Нажала кнопку вызова, подождала, пока опустится кабина.

Вскоре очутилась на третьем этаже. Двинулась по коридору, всматриваясь в номера комнат. Черные деревянные двери, покрытые лаком, мелькали перед ней, пока она не остановилась перед той, которая ее интересовала.

Три цифры из полированного металла. 317.

Мила вынула из кармана кожаной куртки ключ на латунной груше. Повернула его в замке. Дверь отворилась, навстречу хлынула тьма.

Переступив порог, Мила тут же протянула руку к выключателю. Люстра над кроватью тускло засветилась – вольфрамовые нити накаливания в старых лампочках потрескивали, мигали.

Темно-красные обои, ковровое покрытие того же цвета, по которому словно бы плавают гигантские синие цветы. Бордовое атласное покрывало, прожженное сигаретами. Две тумбочки. На той, что справа, на сером мраморе, рядом с черным телефонным аппаратом и прямо под тенью, оставленной за долгие годы висевшим на стене распятием, которое затем убрали, лежало кое-что для нее.

Дар Господина доброй ночи.

Из тьмы прихожу я и время от времени во тьму должна возвращаться.

Стакан воды и две голубые таблетки.

58

Сотовый телефон слал сигнал в пустоту.

Может, не хочет с ним говорить, все еще сердится. Это можно понять, подумал Бериш. Так мне и надо. Заехать, что ли, в Лимб, выяснить отношения: вряд ли в такой поздний утренний час Милу можно застать дома.

Это спецагент проснулся поздно, и то только потому, что Хич теребил его, требуя прогулки: надо же псу сделать свои дела.

Хуже всего то, что заснул Бериш в старом кресле у окна, не раздеваясь. Теперь не разгибалась спина, затекли мышцы шеи.

Он не помнил, когда в последний раз засыпал таким тяжелым, непробудным сном, будто весь организм замирает, впадает в зимнюю спячку. Даже неудобная поза не мешала, он ничего не чувствовал всю ночь напролет. И ему ничего не снилось. Просто единый, долгий, непрерывный траект между моментом, когда он сомкнул глаза, и пробуждением.

Но, несмотря на ломоту во всем теле, он ликовал.

По-быстрому приняв душ, Бериш надел синий костюм, выпил кофе. Одиннадцать часов утра, свежего, прохладного. Осень наконец-то одержала верх над умирающим летом. Бериш положил в плошку Хича еды, налил водички. На этот раз он не мог взять с собой собаку.

Ему хотелось, чтобы Мила поехала тоже, но коллеге, наверное, все еще требуется выпустить пар: она вчера изрядно разозлилась. Бериш не знал, как это уладить, как себя вести: ведь они познакомились так недавно.

Едва он явится в Лимб с результатом, который рассчитывал получить максимум за час, как Мила забудет и думать о ссоре и ее причинах. По правде говоря, Бериш и сам не помнил, с чего все началось и были ли для конфликта серьезные основания. Такое иногда случается.

Такси остановилось перед рядом белых корпусов, у самого въезда на территорию. На флагштоке, водруженном посреди ровно подстриженного газона, развевался флаг. Кольца, которыми он крепился, позвякивали, и только этот звук услышал Бериш, выходя из машины. Он расплатился с водителем и вскоре переступил порог пансионата.

Место было красивое, ничуть не похожее на лечебное заведение. За главным корпусом простирался целый поселок из белых коттеджей с кобальтово-синей отделкой.

В регистратуре ему указали, где живет мать Майкла Ивановича, и теперь Бериш бродил по улочкам внутри комплекса, разыскивая нужную дверь.

Найдя, постучал, приготовил удостоверение и стал ждать, пока ему откроют. Прошло несколько секунд, и дверь распахнулась.

Женщина, впустившая его, сидела в инвалидном кресле. Взгляд ее упал на удостоверение.

– Я уже все сказала вашим коллегам. Уходите, – резко проговорила она, не давая Беришу открыть рта.

– Погодите, госпожа Иванович. Это очень важно. – Он сказал первое, что пришло в голову: слишком поздно спохватился, что не придумал никакого предлога для визита.

– Мой сын – убийца, я не видела его двадцать лет: что тут может быть такого важного?