Теперь я стеллинг!

Набив голову всякой информацией, я решил дать ей время усвоиться — а потому, сладко зевнув, улёгся под одеяло и хорошенько задремал…

Проснулся от звука голосов, которые гулко, пусть и тихо, звучали в моей каморке. Принадлежали они, судя по всему, Шестой и Папане:

— Что скажешь о ней, Шестая? — сколько я не пытался прочувствовать эмоции или настроение в его голосе, у меня это неизменно не получалось. Он оставался для меня загадкой, и как, скажем так, стеллинг, и, собственно, как личность. Ну вот не понимал я тогда его. Как и его отношение ко мне… а потому — резонно остерегался и побаивался.

— Тринадцатая идёт на поправку, отец. Думаю, она уже вполне готова к тому, чтобы покинуть комнату захворавших…

Шестая в моих глазах же, медленно, но верно, превращалась в идеал: она никогда не повышала голоса, не ругалась, разве что, в случае, если ей что-то не нравилось, могла «пригвоздить к месту» взглядом. И это не шутка: один раз она таким образом отбрила Седьмую, норовившую ко мне прикопаться на какой-то счёт. Пусть я наблюдал это действо со спины, но вот то, как сбледнула Семёрка, да потом быстро ретировалась — я видел вполне. Мне тоже пару раз доставалось, пусть и «слегка», но, поверьте, желудок мой так и прилипал к позвоночнику в эти мгновения… мы отвлеклись, а между тем, разговор продолжался:

— Ты знаешь, о чём я говорю, Шестая. Что произошло с её внутренностью, духом? Пусть она и говорит, что пережила многое, но… я не чувствую её как стеллинга…

Об этом моменте, кстати, Шестая и волновалась больше всего, когда слушала мои россказни о моей Родине: по её словам, стеллинги… ну, имеют что-то вроде внутреннего радара, который работает «на своих». Даже сменив обличье, стеллинги спокойно узнают друг друга. Так вот, для моих родичей я сейчас сквозил, как нечто чужеродное. В общем, она мне рекомендовала рассказать правду ещё и Папане, а он бы, с её слов, уже и придумал бы, как выкрутиться из этой ситуации… но, она обещала, что сама не проболтается.

— Я… не знаю, отец. Внешне она изменилась пусть и несильно: её кровь — наша кровь, она Тринадцатая; её дух… я не знаю. Она другая, но она — Тринадцатая… — Шестая говорила тихо, в размеренном темпе, с лёгким сомнением в голосе; я могу её понять, ведь, фактически, сейчас она, не сказав ни единого слова лжи, фактически вводила папаню в заблуждение… А учитывая, как она его почитала и уважала…

Я же, лёжа под одеялом, решал другую моральную дилемму: быть или не быть, как говорил Гамлет. Я понимал, что срок моего вынужденного заточения/санатория/госпиталя подходит к концу: день, другой и меня выпустят. А там… мне придётся, мало того, что общаться со своими товарками (12 штук, итить твою!), так ещё и с другими папанями и их детками. А ещё, меня хотели видеть местные старейшины… О-хо-хо, короче. И, попробовать… ну… не завербовать, но хотя бы настроить на свою сторону папку — нужное дело. А это невозможно без того, чтобы, хоть чуть-чуть, но приоткрыться… а это… а это не получится без того, что я хоть как-то не буду уверен в том, что меня, после моих признаний, не отправят на опыты/порежут на лоскуты/придумают иную казнь. Дилемма, однако.

Видимо, я чем-то себя выдал, поскольку их диалог прервался. Затем, Папаня обратился ко мне:

— Тринадцатая, прекрати притворяться спящей, и, если ты слышала мои сомнения, то дай ответы на них…

Эх, ну не готов я сейчас к очной ставке! А придётся что-то плести… или говорить правду… Кстати, Шестая, между делом, что-то говорила такое на тему того, мол, «Отцу врать — не вариант». Я не уверен только, к чему она это говорила… вдруг у него… этот… детектор лжи встроенный?

Вы получаете 1 очко опыта

Ить! Точняк встроенный! Короче, райз ап эн шайн, мазафакас, говорим правду, правду и ничего кроме чистой и отборной правды…

Стянув с себя одеяло и лениво зевнув, я протёр глаза ладонями, после чего уселся на кровати и посмотрел моему папане в глаза. Он, кстати, сидел тут же, рядом, на стуле; Шестая стояла по правую сторону от него, и смотрела на меня… с беспокойством. Будто бы пытаясь о чём-то предупредить. Ну, положим, Система меня уже чутка просветила…

— Да, отец? — склонив голову набок, я попытался скопировать интонации Шестой: эдакая смесь почтения и уважения. У него, правда, не дрогнул ни один мускул.

— Кто ты, скажи мне?

Папа́, умеете же вы-таки задавать главные вопросы прямо в лоб! Нет бы походить вокруг да около, поинтересоваться здоровьем, нет! Чётко и в лоб. Хотя, ещё при первом моём разговоре с ним, когда я аккуратно юлил и не договаривал, он всё равно вытягивал из меня всё ему нужное метко поставленным прямым вопросом. Шестая, кстати, тоже так умела. Видимо, у меня на лице промелькнуло что-то из моих мыслей, поскольку, выдержав паузу, он добавил: