Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

Из числа литераторов особого презрения со стороны этой социальной группы были удостоенывсе без исключения поэты Серебряного века, Михаил Булгаков, Александр Солженицын, Борис Пастернак, Василий Гроссман, Василий Аксёнов, Владимир Войнович, Виктор Ерофеев, Владимир Высоцкий, Булат Окуджава, Александр Галич.

Русская классическая литература также не пользовалась в этой среде ни малейшим почтением. Льва Толстого почитали убогим моралистом (равно как и Достоевского). Пушкина, Лермонтова, Гончарова, Тургенева и других классиков здесь почитали неимоверно скучными.

Несмотря на известное увлечение консервативной общественной мыслью, – русская религиозная философия в этих кругах уважения не снискала. Леонтьева, Данилевского, Соловьёва, Розанова, Бердяева, Франка, Булгакова, Флоренского, Шестова, Ильина, Лосева, Гумилёва и других тому подобных в среде рабов первой категории дружно презирали. Этих людей наши аристократы единодушно почитали унылыми буржуазными моралистами, корчащими из себя невесть что обывателями, вконец распоясавшимися мещанами.

Из числа зарубежных мыслителей такого же презрительного отношения удостаивались Айн Рэнд, Фридриха фон Хайека, Людвига фон Мизеса, Мюррей Ротбард и некоторые другие тому подобные авторы.

Впрочем, говорить о том, что нашим господам и рабам первой категории категорически не нравилось, – вообще довольно трудно.

Понимаете, в этой среде не было принято возмущаться чьим-либо творчеством. Господа и рабы первой категории могли часами обсуждать любимых ими авторов. Авторов же нелюбимых обсуждать считалось излишним. Таковых просто-напросто игнорировали, притом игнорировали тотально. Всякое упоминание этих людей или же созданных ими произведений считалось проявлением невежливости и дурного тона. Никто не ругал песен Галича и Окуджавы. Никто не возмущался фальшью романов Пастернака и Солженицына. Об этих авторах (равно как и об их творчестве) в этой среде просто никогда не заходило разговора.

Впрочем, это правило знало и свои особенные исключения.

Конечно, если между собой общались два раба первой категории, – то между ними никогда бы не завязалось разговора об Окуджаве. Но если один привилегированный невольник вступал в общение с каким-то человеком из посторонней среды, очевидно не владеющим всеми правилами аристократического этикета, – такой разговор (пусть и весьма лаконичный) завязаться всё же мог.

Это уж я знаю точно. Знаю хотя бы потому, что сам неоднократно побывал в роли того самого человека из посторонней среды, не знающего должным образом правил придворного этикета.

Далее я приведу несколько примеров таких вот неудачных разговоров, произошедших в своё время между мною и Светой Солнцевой.

Помню, заговорил я как-то про творчество Айн Рэнд. Дело было весной пятнадцатого. Май месяц на дворе стоял. Времена тогда были совсем не те, что сейчас.

Года до две тысячи четырнадцатого Рэнд в нашей стране была практически неизвестна. А потом, как раз на рубеже четырнадцатого и пятнадцатого годов, – началось что-то очень странное. Издательство «Alpina Publisher» вдруг начало огромными тиражами издавать сочинения Рэнд. Напечатано было практически всё, что эта полоумная баба за свою жизнь успела написать. Конечно, то же издательство и раньше печатало работы Алисы Зиновьевны, но тогда тиражи их были ничтожными. Теперь же всё кардинально изменилось.

Тогда же непонятно откуда стали вылезать на свет божий наши отечественные либертарианцы. Тогда они казались нам какими-то чудными и непонятными тварями, экзотическими зверюшками, завезёнными к нам из далёкой Америки. Тогда ещё никто до конца не понимал, какую опасность представляют эти сволочи. Либертарианцы представлялись нам субтильными мальчиками из интеллигентских семей. Мы смеялись над ними, наивно полагая, что в России не найдётся хоть сколько-нибудь внушительного числа людей, готового разделить эту жуткую человеконенавистническую идеологию, завезённую к нам из Америки. Боже, как мы тогда ошибались…

Ну так вот. На дворе стоит май пятнадцатого. Айн Рэнд на волне популярности. Только что вышла её биография на русском языке. Во всех журналах печатаются рецензии на произведения этой тётки.

Мы со Светой сидим на диване в гостиной. Разговариваем себе, обсуждаем всякое. За окном в это время светит яркое, уже почти совсем летнее солнце. И небо над городом не голубое, а белое, как молоко в чашке. Под окнами дома шумит раскачиваемая ветром молодая листва. Душный, наполненный ароматами уходящей весны и наступающего лета воздух вторгается в комнату. Само помещения погружено в приятный полумрак. Солнечные лучи сюда не проникают. Здесь царит лёгкая прохлада.

Итак, мы разговариваем. Вдруг мне приходит в голову мысль спросить Свету об Айн Рэнд. Спрашиваю как бы невзначай, будто вопрос не Свете совсем адресован, а всей вселенной.

Солнцева продолжает говорить о другом. Вопроса о Рэнд она будто бы и не услышала.

Думаю, возможно, что и впрямь не услышала. Спрашиваю ещё раз. Точно так же, как и до этого, – невзначай как бы.