Теплая Птица

– Какой запах!

– Держи, – я протянул банку Марине. Она отпила сока.

– Вкусно.

Взяла пальцами желтый кубик, стала есть.

Я открыл банку для себя.

Правда, вкусно. Но мясо лучше… Оно дает силы.

– Неплохо, – сказал я, отшвырнув пустую банку. – Бывшие, наверное, по праздникам это ели?

Марина наморщила лоб:

– Не знаю… Кажется, на праздник они ели свежие ананасы… Ну, то есть… Богатые ели свежие каждый день, а бедные – на праздник.

– А это тогда для кого? – я кивнул на коробки.

– А это, наверное, для бедных – на каждый день. Или, может, для путешественников – таких, как мы. Не знаю. А почему ты спрашиваешь?

– Всполох, – я замялся. – Похоже, Андрюшка открывал эти банки по праздникам.

Пару секунд Марина смотрела на меня, потом рассмеялась.

– Выходит, у тебя сегодня большой праздник.

Для нее Андрюшка и я – это одно и то же…

Тишину нарушал лишь скрип снега под ногами. Автодорога свернула в лес. Все чаще попадались КТСМ, разрушенные или уцелевшие. В чащобе замелькали остовы каких-то зданий.

Но вот тишина разрушилась, отступила перед настойчивым гулом.

Между тем мы добрели до моста. Река неторопливо гнала куда-то темную воду.

За мостом рельсы поворачивали и вдруг обрывались. Впереди, все еще на значительном расстоянии, застилая солнце, – высилась ржавая стена, оттеснившая Джунгли, уходящая за горизонт.

– Московская резервация, – прошептала всезнайка-Марина, положив руку мне на плечо.

12. Невидимые стрелы

В Малоярославце палило солнце, плавился асфальт на платформе. Молодая пара, дожидаясь электрички на Москву, кормила хлебом голубей, слетающихся отовсюду. Хлопанье крыльев, воркование.

У синего, похожего на терем, вокзала старушка продавала пирожки, но немногочисленные пассажиры, мучимые зноем, не хотели пирожков, а хотели пить.

Островцев купил в ларьке небольшую бутылку газировки и тут же выпил, наслаждаясь. Помнится, в детстве он любил лимонад и, когда мать возила его в Обнинск, просил: «Мама, купи «чебурашку». Мать сердилась:

– Потом по туалетам тебя таскай!

Но все-таки покупала.

Опустив бутылку в урну, Андрей двинулся через привокзальную площадь. Таксисты, поджидающие пассажиров у потрепанных «жигулей» и «волг», окинули ленивыми взглядами: «Нет, не поедет»; лишь один – порядку ради – окликнул: «Парень, в Медынь?».

Островцев проследовал мимо таксистов, мимо автобусной остановки, гудящей народом.

Улицы Малоярославца широки и пустынны.

Многоэтажек здесь немного и почти все – новые.

Сразу за памятником героям 1812 года – частный сектор, полукольцом огибающий центр города.

Идя по пустынной улице, где низенькие скромные домики перемежались с огороженными высокими заборами коттеджами, Островцев задумался о стремлении людей даже здесь, в ста тридцати километрах от Москвы, жить по – столичному.

За его спиной раздался рев моторов. Мимо, подняв пыль, пронеслись два тяжелых мотоцикла. Татуированные бородачи, закованные в кожаные безрукавки, за спинами – длинноногие девицы, волосы трепещут, будто флаги.

Островцев вспомнил: летом в Малоярославце проходит байкерский слет. Любители мотоциклов, природы, пива и девочек съезжаются сюда отовсюду, преимущественно из Москвы.

«Отдыхают люди», – позавидовал Андрей.

У одного из коттеджей его напугала собака, молча высунувшая из-под забора безухую морду. Залаяла, обнажая клыки.

«У, зверюга, – подумал Островцев. – Понавыводили, сволочи».

Дом Анюты прилепился у дороги к глубокой чаше оврага, дно которого – луг, изрезанный рекой. Там-то и тусуются байкеры. Неподалеку от дома церквушка – маковки сверкают на солнце.

Увидев человека, млеющая от жары дворняжка вскочила, хрипло залаяла, загремела цепью.

Андрей вошел в калитку. По тропинке – мимо кустов смородины и крыжовника – к дому, сложенному из добротных осмоленных бревен.

Надавил кнопку звонка.

За дверью раздался треск, затем – голос:

– Сейчас!

Дверь открыла женщина лет шестидесяти. Лицо широкое, глаза слегка раскосые, домашний халат открывает сильные руки в разноцветной сетке кровеносных сосудов.

– Вам кого? – спросила женщина, без любопытства рассматривая Островцева.

– Я к Анне Владимировне.

– А ее нет.

Андрей глядел на женщину, ничего не говоря и не торопясь уходить.

– Ну, пройдите, – вздохнула та. – Подождёте… Вы, наверно, с ее работы?

– Да, – соврал Андрей, переступая порог.

– Так может – передать что? Оставляйте смело – я мама ее.

– Нет, – Островцев замялся. – Мне бы лично…

Здесь было царство запахов – приятных и не очень. Андрей уловил запах шалфея, свежего огурца, петрушки, а еще кошки и картофеля в мундире.

Он опустился на лавку в углу – грубую, деревенскую. На окнах занавески с бахромой, на столе – букет полевых цветов.

Мать Анюты присела к столу. Жужжала, билась в стекло муха. Пришла кошка, растянулась на полу посреди комнаты; ходики на стене лениво тикали. Молчать стало неудобно, и Островцев собрался заговорить о погоде, но женщина опередила.

– Чаю не хотите?

– Нет, спасибо.

– Да, в такую жару лучше квас… Да вот нету квасу. Хоть бы уж дождик, что ли, пошел.

Андрей кивнул.

– Земля как камень… Огурцы завяли совсем. А вы сами откуда?