Теплая Птица

– Знаю я, отчего ему не терпится, – вставил Сергей, отрываясь от оружия. —

Надеется, что на Поляне найдется что-нибудь получше этого.

Он кивнул на фотографию голой самки на стене.

– А то тебе не надоело дрочить, – ухмыльнулся Богдан.

Стрелки засмеялись, кто громче, кто тише.

– Заткнитесь.

Самир поднялся. Мощный торс закован в куртку цвета хаки, взгляд из-под шлема цепок и суров, автомат висит так, что ясно: когда надо, мгновенно соскользнет с плеча.

– Зачгруппа готова, конунг.

Сейчас я скажу это. Иначе, зачем я пришел сюда?

Самир смотрел на меня. Скрежет колес вызвал неприятный холодок в деснах.

Если я отдам приказ не убивать диких на Поляне, в отряде начнется брожение, которое не вытравить кокаином… Убийство для стрелков – тот же кокаин.

– Поезд стоит, конунг, – сообщил Самир.

– На выход.

Я смотрел, как стрелки выпрыгивают на рыхлый снег, как мечутся в лесу смутные тени: прочь! Жить!

Когда послышались первые автоматные очереди, я повернулся к двери.

Скоро должен придти с докладом Самир…

2. Костер

В вагон постучались.

Николай, даром что храпел на соломенном тюфяке в углу, мигом вскочил, откинул задвижку.

Самир. Лицо красное от мороза, на плечах – снег; дышит тяжело, в глазах – огоньки непрошедшего возбуждения. Того особого возбуждения, что испытывает лишь охотник за человеком.

– Конунг, зачистка прошла успешно.

Кто бы сомневался?

– Сколько, Самир?

– Двенадцать диких.

Двенадцать! Многовато…

– Спасибо, Самир, – я отвернулся, давая понять, что доклад окончен.

Но стрелок не торопился покинуть вагон.

– Конунг, бойцы…

– Самир? – я взглянул на стрелка.

– Конунг, бойцы просят…

– Что? – подчиняясь неведомому порыву, я вскочил, глядя в темные, с желтыми точками глаза. – Что просят бойцы?

Самир отвел взгляд, проговорил:

– Удвоить дозу.

Злость овладела мной.

– Удвоить дозу, ядри твою душу? За что? За то, что ты выполнил свою работу?

– Но конунг…

– Вон!

Пятясь, Самир покинул вагон. Я опустился на стул. Рука нащупала нож и с силой вогнала в столешницу.

– Сволочь.

Я тщетно пытался вытащить нож, застрявший в плотной доске. Подняв глаза, увидел окаменевшее от страха лицо Николая.

– Привыкай жить с конунгом.

Истопник вздрогнул, теребя в руках кусок бересты.

Свечерело.

Поглазеть на костер собралось немного бойцов, большинство предпочло теплые вагоны и горячий концентрат. Поезд замер у Поляны, бледная луна посеребрила кроны деревьев.

Я подумал о той, что осталась далеко позади, но вместе с тем, будет со мной до конца. Шум Джунглей зазвучал приглушенно. Стало дико и жутко: рядом со мной темнела горка убитых.

«Трупы во избежание увеличения популяции тварей, надлежит сжигать вместе с одеждой».

Приказ за номером 12 инструктивного приложения «Конунг» к Уставу Армии Московской Резервации (УАМР) строго обязателен для исполнения.

– Старуха пыталась на дерево взлезть, – неторопливая речь Богдана, рассказывающего стрелкам о зачистке, оттеняла мои мысли. – Только тощими крюками за кору хер удержишься. Я ее пригвоздил к дереву, целую обойму в спину всадил. А она, прикиньте, лежит на снегу и на меня так смотрит, и шевелит, б… дь, руками. Сука! Я ей – в башку…

– Осама или кто там, – крикнул я.– Начинайте.

Темная фигура с канистрой направилась к горке.

Выплеснулась жидкость, запахло бензином. Потом кто-то чиркнул спичкой.

Взметнувшееся к небу пламя озарило Поляну, стрелков, поезд. Стрелки торжествующе завопили.

Огонь плясал на трупах; отчетливо виднелись головы, ноги, руки, туловища, трещали волосы, плавился снег.

Точно завороженный, я внезапно шагнул вперед, к костру. Из огненного чрева на меня глядело лицо старухи, оно показалось мне знакомым. Черные от копоти губы изгибаются и зовут: «Иди ко мне, и мне станет легче, раздели со мной мою боль». И я сделал еще один шаг.

Сильные руки сжали мои плечи; рывок назад.

Я увидел перед собой перекошенное лицо командира зачгруппы.

– Что ты, ядри твою мать, делаешь, конунг? Поджариться захотел?

В вагоне я прилег на кровать. В груди – пустота. В ноздрях – запах костра. Меня вырвало.

Мало-помалу боль в голове отступила. Я увидел старательную спину Николая, вытирающего с пола блевотину.

– Я сам.

– Это моя работа, конунг, – во взгляде Николая любопытство вперемешку с тревогой: не ожидал, что конунг может проявить слабость?

Преодолевая ломоту в теле, я поднялся.

– Зачем ты, конунг?

– К черту.

Я подошел к сейфу.

Скрипнув, металлическая дверца явила горку белых пакетиков. Я просунул руку в щель между горкой и крышкой сейфа и выудил зеленую бутылку с удлиненным горлом, заткнутую огрызком свечи.

Присел к столу.

Я знал, что по крышам вагонов, перебегая с одного на другой, змеятся снежные вихри, что многие стрелки спят, а те, кто не спит, играют в потрепанные грязные карты либо дерутся за место у печки. Кто-то грызет тварку, кто-то в сотый раз перебирает и смазывает АКМ, кто-то дрочит, кто-то скрипит зубами; кого-то мучает болезнь, кого-то ломка. Мне нет до них дела, даром, что я несу за отряд ответственность перед Лорд-мэром…

– Николай! Брось тряпку и садись.