Теплая птица

            Но пока мне нужен нож. Настоящий. Такой, чтобы можно было спрятать за пазуху. И я знаю, где взять его.

            В баре было пусто. Рустам, голый по пояс, совсем как в то, памятное для меня, посещение, скучал у стойки. На желтом лице вспыхнула радость, узкие глаза превратились в едва заметные трещинки. Значит, узнал.

            -Зеленки, Рустам.

            Он тут же подал полную кружку. Я взял, но пить не спешил.

            -Хорош, что пришел, Ахмат. Ты тогда отец Никодим спас. Благодарить тебя.

            Я кивнул.

            Рустам, судя по всему, истомившийся без посетителей, не прочь был поболтать.

            -Ай, нехороший конунг на отца нападать. Отец – он отец. А ты – хорош. Раз!

            Бармен на примере бутылки, показал, как я повалил дебошира.

            -Нужно подчиняться сильный. Сильный знать, слабый – нет. Слабый должен молчать.

            -Рустам, а ты на казни был?

            -Чья казнь?

            -Женщины и мутанта-подростка.

            Желтое лицо отразило страдание.

            -Был. Там все был. Слабый стать сильный – нельзя. Но женщина и мальчик жалко.

            -Жалко?

            Рустам прикрыл ладонью рот, со страхом глядя на меня.

            -Не бойся, мне самому жалко.

            Он кивнул, улыбнулся, отчего глаза совсем стерлись с лица.

            -Зачем пришел, Ахмат? - хитро сказал. -  Ведь не пить. Совсем не пить.

            -Мне нож нужен, Рустам.

            -Нож?

            -Ну да. Есть у тебя?

            Он замялся.

            -Есть, два нож. Но мне нужно. Я работать, Ахмат.

            -Но один у тебя все равно останется.

            -Один.

            Вся фигура Рустама отражала мучительное раздумье.

            Наконец, крякнув, он достал из-за стойки короткий узкий нож и протянул мне.

            Я повертел оружие в руках, попробовал лезвие ногтем. То, что надо.

            -Спасибо, Рустам.

            Он махнул рукой.

            -Кушай будешь, конунг?

            -Твоего фирменного? – засмеялся я. – Тащи.

            Рустам исчез в подсобке. Я стоял, опершись на стойку, и не расслышал  шагов. Легкая рука легла на плечо. Обернулся - Вика!

            Одноглазая шлюха, ночь с которой мне подарил отец Никодим.

            -Вернулся, конунг?

            Голос женщины зазвенел в помещении бара. Звучал ли он здесь когда-либо?

            На Вике было короткое, изъеденное молью пальто, оголяющее сильные бедра. На ногах – коричневые сапоги на высокой платформе, рваные и истоптанные. Синий глаз холодно блестел.

            -А, Вика, - пробормотал я. – Как ты?

            -Как я?

            Она взяла мою кружку с зеленкой, и – залпом.

            - Я - прекрасно.

            Вика откинула со лба светлую прядь.

            -Искала тебя, Ахмат. Вчера заходила в твою конуру, да тебя там не было.

            Что-то в голосе женщины мне не понравилось.

            -Меня искала?

            -Да. Хотела расспросить о Твери.

            Далась же им всем эта Тверь!

            -Тебе-то зачем?

            Она не ответила, глядя на меня.

            -Так зачем?

            Лицо Вики сделалось злым.

            -Ублюдок, это ты убил его.

            Я удивленно привстал.

            -Что ты несешь, дура?

            -Белка был в твоем отряде.

             Всполох: мой адъютант падает в снег, сраженный пулями питеров.

            -Он погиб, выполняя свой долг, - сказал я. – Моя совесть чиста.

            -Твоя совесть чиста… – кивнула Вика.

            Я едва успел уклониться от устремленного мне в лицо лезвия, перехватил Викину руку, заломил, забрал нож.

            -Сволочь, - Вика заревела.

            Из подсобки выбежал Рустам, держа дымящуюся кастрюлю.

            -Что ты делать, конунг?

            -Ничего, просто у девушки истерика.

            Я хотел помочь Вике подняться, но она оттолкнула меня.

            -Ладно, пойду. Спасибо, Рустам.

            Вика рыдала, сидя на полу у стойки.

            -А как же еда?

            -В другой раз, Рустам. Или вот ей предложи, когда успокоится.

            Я поднял воротник куртки и шагнул к выходу.

            Вика разозлила меня. Не потому, что хотела убить: на эту попытку она имела право. Право, данное ее любовью к Белке.

            И все-таки – сука! Я вспомнил, как она пришла ко мне той ночью, как смеялась, когда я сказал ей, что у меня есть женщина, которую люблю. Делала вид, что не понимает, о чем речь. Ложь, сплошная ложь. Мы, огрызки человечества, словно договорились лгать, скрывать свои истинные чувства. Я вспомнил себя, Русские Джунгли, каких усилий мне стоило признаться Марине в том, что я – человек. Ведь быть человеком – это слабость, а слабому не удержать Теплую Птицу. Вот только живет ли Теплая Птица в грудных клетках «сильных»?

            Вика любила Белку. Я люблю Марину.

            Серебристая Рыбка.

                                                             6

                                                     В ТЕМНОТЕ          

-Андрей!

            Кто-то зовет, и я просыпаюсь.

            Тишина.

            -Андрей!

            Марина, ты?

Она входит, садится на кровать. Волосы распущены, лицо осунулось, но в глазах – радость.

            -Андрюша.

            Мягкая рука треплет мой чуб. Я ловлю ее, прижимаюсь щекой. 

            -Марина, ты пришла.

            Она улыбается.

            -Да, Андрюша. Но не одна.

            -Не одна?

            Марина кладет мою руку себе на живот.

            -Он - там.

            Я смотрю на нее, ничего не понимая.

            Марина смеется.

            -Это чудо, Андрей. Он – там, наш малыш. Я точно знаю. Он там, - единственный ребенок в Русских Джунглях.

            Ребенок… Я видел детей во сне, никогда – наяву. Ребенок… Он такой маленький, такой беспомощный. Ему нужна защита, нужна любовь. Он мой. Мой и Марины. И – Русских Джунглей.

            -Андрей…

            Марина обнимает меня, проводит прохладной ладонью по щеке. Исчезает.

            Тишина.

            На площадке перед административным зданием толпятся стрелки. Разговоры, смешки, ругань. На эшафоте – черный крест. На одной стороне креста - тело женщины. Ветер треплет обрывки одежды.

            Христо стоит на высокой шаткой скамейке, на шее – петля; слабые ноги заметно дрожат.  Он смотрит прямо на меня. Неуютно… Стыдно…

            -Кончайте уже с ним! – орет кто-то.