Тепло родного очага

Много лет назад, когда мы были еще совершенно молоды, я как-то решил навестить своего друга Женю, к тому времени окончившего институт кинематографии в Москве и жившего в отдаленном подмосковном поселке, где он снимал в зимней даче большую комнату. Дело было во второй половине дня. Я приехал к Жене на электричке, но его дома не оказалось. Я решил побродить по поселку в ожидании: вдруг Женя ушел в магазин и скоро появится. Я бродил по поселку часа три, раза три наведывался к Жене, но его все не было. Приехал я в Москву всего на несколько дней, и остановиться, кроме как у Жени, было мне практически негде. И я вновь отправился бродить по поселку.

В воздухе еще держался свет, за соснами по горизонту лежала синева, но в некоторых дачах, в некоторых избах уже зажгли огонь. Похрустывал под крышами нерешительный морозец, поскрипывал сосульками. И совсем недалеко в переулке остервенело, почти рыча, плакал ребенок. Я свернул в переулок и увидел малыша. Он стоял ко мне спиной, весь упрятанный в оранжевый комбинезон, и был похож на космонавта. Можно было подумать, что его кто-то неистово бьет. Но вокруг никого не было. Можно было подумать, что в нем внезапно распалилась какая-то беспощадная боль. Ребенок смотрел вверх, на сосну. И можно было еще подумать, что это действительно некий космонавт, он упал на незнакомую планету, корабль его разбился, и смотрит теперь космонавт с планеты на далекую Землю в отчаянье и страхе.

— Что с тобой? — тронул я ребенка за плечо.

Ребенок перестал плакать и обернулся. Он показал рукой на сосну. Это был мальчик.

— Что там? — спросил я.

— Птичка, — сказал мальчик.

— Ты ее боишься?

— Она улетела. Я пошел к ней, я поиграть хочу, а она улетела.

На сосне сидела ворона и смотрела вниз, на мальчика.

— Она плохая, — сказал я. — С ней не стоит играть. Ух она какая!

Ворона поднялась и полетела.

— Пойдем, — сказал мальчик, — она плохая. — И решительно направился вдоль переулка.

В глубине переулка стояла чугунная водоразборная колонка. Мальчик подбежал к этой колонке и надавил гладкую до гранитного блеска обтертую ручку, которая дает шумный ход нагнетенной внутри колонки воде. Ручка не поддавалась. Мальчик надавил еще обеими руками. Ручка не двигалась. Мальчик повернулся спиной к колонке и резко, пронзительным и опять остервенелым голосом заплакал на весь поселок. Я подошел к чугунной колонке, повернул ручку, и вода с грохотом и пеной ударила. При свете зари струя воды напоминала стеклянный конский хвост. Мальчик плакать перестал, повернулся лицом к колонке и стал смотреть на струю. В струе вспыхивали голубые и красные полосы, они стремительно падали, а потом разбивались, разлетаясь на мелкие куски. Так рассыпаются искры при электрической сварке.

— Рыбки, — сказал мальчик и пальцем показал на струю.

— Да, рыбки, — согласился я.

— Они играют, — сказал мальчик.

— Да, играют.

— Хорошие рыбки, — сказал мальчик и сунул палец в струю.

— Они устали, — сказал я.

— Они хорошие, — сказал мальчик.

Я опустил ручку, струя замерла, и только тоненькая струйка еще долго колебалась в воздухе, словно из колонки стекала на землю голубоватая полоска огня. Мальчик все держал в струйке палец. Потом он взял меня за руку и сказал:

— Пойдем.

— Куда?

— Пойдем.

— Куда пойдем?

— В гости.

Мы подошли к небольшой дачке под шиферной крышей среди сада. В глубине стеклянной веранды этой дачки светилась на столе среди банок и кастрюль керосинка.

— Ну, пока, — сказал я, остановившись перед калиткой.

— Пойдем, — сказал мальчик, не выпуская руки.

— Нет, пока. Я пойду. Мне нужно идти. — Я высвободил пальцы из его ладони.

Мальчик повернулся ко мне спиной и тем же пронзительным голосом заплакал на весь поселок. Стеклянная дверь веранды распахнулась, и по крыльцу спустился лысый старик в телогрейке и в валенках с галошами. Под телогрейкой сутулились узенькие плечи, галоши волочились по земле, и на ходу старик вихлял необыкновенно широким женским задом. Старик приблизился к калитке, ласково посмотрел на мальчика и задушевно спросил:

— Ну что, что ты, Костик?

— Дядя, — сказал мальчик и перестал плакать. Он пальцем указал на меня.

— Дядя. Какой хороший дядя! — согласился старик.

— Хороший, — сказал мальчик, — дядя не хочет в гости.

— Идите к нам в гости, — сказал старик и теми же задушевными глазами посмотрел на меня.

— Вы знаете, мне нужно идти, — сказал я.

— Я буду плакать, — сказал мальчик старику.

— Он будет плакать, — сказал старик мне.

— Неужели ты будешь плакать? — спросил я и положил руку мальчику на голову.

— Он будет плакать, — подтвердил старик.

— Идите к нам в гости, — сказал мальчик. — У нас хорошо. У нас мама. И папа придет с работы.

— Мне нужно идти, — сказал я, стараясь говорить проникновенно. — Он плакал, я и подошел к нему.

— Ну побудьте у нас немного. Вы ведь не очень спешите, — сказал старик. — А ему будет приятно, он ведь маленький.

— Мне будет приятно, — сказал мальчик, не глядя на меня, а глядя на старика.