Тепло родного очага

Мы шли молча. Какая-то пыль взметалась по дороге, и где-то рядом ветер вынес на дорогу, а потом понес дальше пустую коробку из-под каких-то сигарет. Эта пустая коробка летела по улице, шелестя и подпрыгивая. А впереди появилась женщина, там, вдали, где улица из города выворачивает на взгорье и вздымается. Там показалась немолодая женщина. Женщина шла усталой походкой, одетая во что-то темное, и в руках у нее была корзина. Женщина шла задумчиво и, опустив голову, смотрела себе под ноги.

Когда она приблизилась, то стало видно, что в руках у женщины корзина, плетенная из прутьев. С такими корзинами местные хозяйки ездят в автобусах на рынок торговать молоком, сметаной или яичками. Поклажу обычно покрывают какой-нибудь тряпкой. Но у женщины корзина была уже пустая, и старая застиранная скатерка лежала на самом дне корзины. Однако под скатеркой что-то все же бугрилось. И что-то встревожило моего Костика. Он очень пристально стал смотреть вперед и крепко сжал мою руку. Я почему-то тоже сжал его ручонку. И Костик остановился.

Женщина приблизилась, и можно было уже хорошо разглядеть ее. Это была обыкновенная местная крестьянка. Лет сорока, а может быть, и старше. На ней было малиновое суконное, уже изрядно поношенное пальто, аккуратно застегнутое на все пуговицы. И малиновый, тоже не новенький платок был у женщины на голове. Чувствовался под платком высокий белый лоб. Брови были тонкие и длинные. Миндалевидные темные глаза внимательно и устало полуприкрыты были веками, тонкими и чуть вздрагивающими. Тонкий, чуть загнутый длинный нос и тоже тонкие, довольно длинные и красные от ветра губы, свежие и пышущие теплом. Женщина разрумянилась на ходу, но чем-то занята была, какими-то размышлениями, потому что шла, головы не поднимая. Но вот она остановилась и подняла голову.

— Это где-то здесь отвергнутые ребенки живут? — спросила она меня сквозь ветер.

У меня захватило дыхание. Костик стоял как вкопанный.

— Здеся, что ли, ребенков отвергнутых содержат? — спросила женщина деловито и спокойно. — Отсюда их берут?

— Мама! — закричал Костик.

Он выхватил из моей ладони свою крошечную ладошку и, высоко откинув голову, бросился к женщине.

— Мама! — закричал он еще раз, подбежал к женщине, обхватил ее колени руками и ткнулся в колени лицом. Кепчонка свалилась у него с головы, и ветер медленно покатил ее по тропинке, поворачивая с козырька на затылок и опять на козырек. Почему-то в этот момент мне показалось, что кепка катится по этой узенькой улице, словно прихрамывая.

Голова и плечи Костика мелко и бессильно вздрагивали. Я догнал кепку, поднял ее с тропинки и выхлопал об колено.

— Да, здесь, — сказал я женщине, медленно к ней приближаясь. — Вот здесь этот дом, в закоулочке. А мальчик как раз оттуда. Я его просто на улице встретил.

Женщина поставила корзину на землю и обеими руками прижала голову Костика к своим коленям. Она накрыла его наголо стриженный затылок и поглаживала крупными, очерствевшими от работы и ветра руками.

— Гусенок ты мой маленький, — говорила она и перебирала пальцами. — Ишь какой гусенок на свет появился.

И в глазах у нее блестели слезы.

Я положил кепку в корзину и на какое-то мгновение задержался здесь, переводя дыхание. Женщина наклонилась к корзине, подняла кепку, встряхнула ее и сунула себе под мышку. Потом она снова наклонилась к корзине и вынула из-под застиранной скатерочки небольшую плоскую плитку шоколада, обернутую в серебряную бумагу. Женщина развернула серебряную фольгу, и руки ее дрожали. А фольга грохотала на ветру и пальцев не слушалась.

Наш неоплатный долг

И я встаю и медленно шагаю к книжной полке, к той полке, на которой поэзия. Да, как много там всяких стихов, больших и малых, великих и ничтожных, возвышенных и низменных, стихов о чем угодно. И я шагаю вдоль этой бесконечной полки, протянутой в пространство, как длинный лунный луч, которому, пожалуй, нет конца. И, словно маленькие звездочки, мерцают на них созвездия стихов. Я долго шагаю вдоль этой полки по земле. Я босиком. Вот я иду вдоль берега морского, и влажные песчаные откосы шелестят под сиянием волны и прибоя, прилива — отлива. Я беру то одно, то другое созвездие в мои ладони и заглядываю в него. Нет, не то. Я дальше шагаю. И снова ищу. Беру еще одно могучее светило и всматриваюсь, всматриваюсь в него.

Шекспир: