Тёплое лето в Бултыхах

— А вообще, — поднимается из-за стола, — у нас большие планы, я даже хотела с вами немного посоветоваться… Да вы насчет выезда не волнуйтесь, можете хоть до вечера.

Черные колготки и светлые туфли. Бр-р.

— За семь часов доедете, если дорога нормальная. Хоть пообедайте на дорожку, я скажу, вам раньше накроют… Да что вы, это подарок от фирмы. Только пять минуток, дело одно...

Вернулась, наши уже на чемоданах, день рождения смотрят. Леник дымит на балкончике.

— Ну что, Ленуся, — папа поднимается, — боевая готовность номер один? Айн, цвай, полицай?

— Нам еще обед накроют в час. Мам, да ты сиди!

— А что «сиди»? Зачем за обед еще платить? Я чего бутерброды старалась как дура?

— Обед бесплатный. А бутерброды не пропадут.

— Правильно, — говорит папа. — Я бы сейчас парочку. А, мать?

— Ой, Станиславыч, тебе бы только «парочку» всегда!

Я гляжу в окно. С Генкой попрощались утром по-дурацки. Даже не попрощались. Сказал, что еще придет. Ну и где ты, счастье мое? Чудо в перьях.

— Лен, погляди, как мы с отцом выплясываем.

Я смотрю на экран. «Ты помнишь, плыли в вышине…»

— И вдруг погасли две звезды, — подпевает мама. — Куда я эти бутерброды… А, вот вы где! «Что это были — я и ты!»

Танцы заканчиваются, начинаются воспоминания. Я на экране: «Мама, а что от того лета тебе запомнилось?» Мама, глядя куда-то вверх, играя бусами: «Ой, ну так сложно сразу сказать. Время другое. Сейчас люди похолодали, только в церкви где-то теплота осталась. И ты была еще совсем… Тогда на озеро кататься убежала, к нам бегут: "Там девочка от моторной лодки погибла, наверное, ваша", у нас с отцом чуть инфаркта не было. Помнишь, папочка?» Папа что-то мычит, рот занят.

Я снова смотрю в окно, пусто. Где же он?

Спустилась к озеру. И здесь его нет. Ветер. Натянула капюшон. Прошла мимо облепихи. Здесь мы с ним. Господи, выкинуть из головы. Стереть. Все стереть. Вы хотите переместить файл «Генка.doc» в корзину? ДА. НЕТ.

Нажимаем ДА.

Ветка облепихи.

На пляже пусто. Подхожу к воде, мочу пальцы.

Беру камешек, бросаю. Позвонить ему, что ли?

— Ле-на!

Вздрагиваю.

Нет. Это Леник сверху.

Пора к машине.

Сажусь за руль.

Отвыкла уже за эти. Висюлька. Запах. Леник рядом усаживается.

— Пристегнись, а то пищать будет.

— Ничего не забыли?

— Ну, спасибо этому дому!

— Лен, — мама трогает за плечо, — Лен, подожди, на дорожку помолюсь.

Шевелит губами.

А мне о чем молиться?

Надо было позвонить все-таки этому уроду. Спасатель гребаный.

Какой-то мужик странный из ворот выглядывает. Чего ему надо? Прячется.

— Ну, с Богом!

Поехали. Ворота уменьшаются в боковом стекле.

Выезжаем на дорогу.

Леник кладет мне ладонь на колени.

Мотаю головой.

— Убери.

— Не плачь, девчонка.

Убирает.

Сворачиваю, торможу у церкви, спрыгиваю:

— Подождите минут десять.

Мама тыркается в заднюю:

— Леночка, я тоже…

— Я быстро.

— А платок есть? На голову?

Подхожу, быстро крещусь.

Главное, чтоб открыто. Открыто. И где свечи продают.

— Пятнадцать.

— Каких?

— Этих.

— У вас тут не хватает.

— Вот еще возьмите.

Нахожу тот самый столик. Который прошлый раз.

Одна. Вторая…

Чтоб это дебильное окно только не раскрылось.

Подходит женщина со шваброй:

— Ух, сколько свечей…

Нет, все нормально.

Все нормально, Господи. Просто я не совсем в форме. Не знаю, правильно поставила? Спасибо Тебе за это лето. Все было очень хорошо, просто классно, Господи. Что? Пожелания? Если тебе интересно… Тебе, правда, это интересно? Хочу жить. Просто жить, Господи, и быть счастливой. Просто жить и быть счастливой. Жить и быть счастливой. Вот и все. Целую, твоя Лена.

Сообщение отправлено.

Едем.

Эсэмэска пикнула, от Коваленка. Спрашивает: еще не вернулась?

— Ленусь, хочешь семечки?

— Не, мам.

Тошнит меня от этих ваших семечек.

— А бутербродик? Один?

— Вода есть?

— На.

— Это спрайт.

— Я думала, ты спрайт просишь.

— Я воду.

— А он, знаешь, как лимонад. Ты помнишь, как лимонад любила?

— Я компот любила. Воды обычной можно?

— И лимонад тоже. Подожди, вот твоя вода. «Священный источник», надо было еще пару бутылок. Тут в составе серебро и еще что-то, врут, как всегда. Кто еще будет пить, поднимай руки.

Что-то мама веселая. Ловлю в зеркальце ее лицо. Накрасилась. Что это с ней?

— Лен, а что ты так в церкви долго, — мама заканчивает шуршать пакетами. — Мы уже за тобой идти собирались. Десять минут, десять минут…

— Встретила там. Помнишь, Лиру Михалну, физручку?

— Какую? Подожди… Гадалку эту?

— Да. Полы там моет.

— Ой! Да ты что! Надо же, сколько лет, ей тогда уже было за очень. А что меня не позвала? Помню, конечно. Конечно, помню. Лира Михална, такая… А ты ее как узнала, ты ж маленькая была?

— По голосу. Голос у нее.

— Ой, да, прокуренный. Как запоет утром по динамику!

— Лидусь, это Высоцкий пел, — говорит папа.

— Высоцкий? А мне помнится, что сама, она ж самодеятельница такая была… А теперь вот, значит, уверовала. Ну и правильно, уже и возраст такой. А ведь мне тогда правду нагадала, и про тебя, Коль, слышишь, всю твою подноготную. А о чем вы с ней разговаривали?

— Да ни о чем. О чем они в церкви… Исповедайся, то-се.

— И я тебе то же самое. Хочешь, как приедем, сразу отцу Андрею позвоню?

— Мам, оставь меня в покое.