Тёплые края бумаги

Кофе Латте Тёплые края бумаги

* * *

Вкус холодной дольки спелого апельсина — словно неожиданный глоток Волги, сделанный неумелым пловцом, то есть мной. Сейчас смерч руководит моей родиной. Заливает безумная река родные берега. Волны слизывают слои дёрна и песка. А я стою на краю, и меня сносит, и мотыляет из стороны в сторону. Пытаются обвить змеи. Холод стреляет болью в зубах. Чувства не пропали. Мои рецепторы знают разнооттеночный вкус апельсинов, ведь они часто лежат в вазе на подоконнике или в ящике холодильника.

Вкус холодной дольки неспелого апельсина — словно демонические силы. Пробит двойной купол спасенья. Я катаюсь по двуспальной кровати, ноги закручиваю двойной спиралью вдоль одеяла. Поднимаю ресницы, как только что вылупившаяся бабочка — крылья. Настало время жить в иллюзиях. Доем апельсин, ведь я его купила.

Вкус тёплой дольки спелого апельсина — словно взмах крыльев раненой бабочки. Жар терзает цедру. Корочка отстала от ран, и показался шрам. В его галактике прорываются подснежники. Значит, скоро весна. И не так уж противно посасывать жидкость из соковых волосков апельсина.

Капитан очевидность разрушает мою кровеносную систему, устраивая катаклизмы. А главное: как же мастерски он это делает! Свою теплоту распределяет равномерно, и не важно, что она паршива на вкус. Вкус тёплой дольки неспелого апельсина — словно симуляция родства. Лишилась близких. О, нет! Их никогда и не было.

Весь стол в лужах сбежавшего прошлого, а я безропотно вытерла его тряпкой, правда, руки к поверхности до сих пор прилипают.

* * *

День мочит ноги, пробегая по берегу чистой реки, где обитают раки. Задерживает ясность дня, словно руки на спине при объятии. Но как только брызги ветра напомнят ему о необходимости ухода, он тут же закрывает все побрякушки в кладовке на веранде детсада, где сырость уже проела кирпичи, доски, детские совки и ведёрки, а сам сворачивается и бросается в воду, приглашая ночь. Она поглощает усталость, всасывая истекающую силу дня. Призывает бессонницу к выполнению приказов. Созывает заросшие проплешины с полей на последний корпоратив, задумав смешной конкурс. Каждая травинка, стебель, лепесток упирается в капсулы с водой, пытаясь проткнуть их. Утрата, как сухонькая секретарша, изящным жестом манит взглянуть на перетёртые обрывки лепестков, на жухлые сухожилия. Она затягивает всех в кучную суету, как крупинки песка в часах, стягивая чужую волю в тонкую струйку лени с просветами. И первая слеза начинает свой спуск.

* * *

Семья, скрывающая птичий помёт и разорённое гнездо в дупле, и показывающая мёд в улье, повисшем на ветке осины. Что я должен испытывать к такому? Он — слетевшая с удочки рыба, мгновенно растворившаяся в водорослях. Она — крик ворона, сидящего на стенке мусорки и требующего угощения. Их дочь — платье, которое купили не из-за изысканного дизайна или подходящего размера, а из-за лишних денег и зависти. Его любовница — рыжая кошка из села, которая вальяжно демонстрирует свою ухоженную шерсть, проходя по луже. Её любовник — чихуа-хуа, тявкающий на других, пока пёс побольше не рявкнет в ответ.

* * *

Пропавшее молоко пригодно только для блинов. Поэтому я могу добавить пару продуктов, испечь блины и насладиться хотя бы несколькими жирными минутами. Я думал, что мысль — комнатный кактус, который изредка нужно поливать, что семья — дом, укреплённый на земле фундаментом, что друзья — цветные карандаши в подстаканнике, любым из которых можно закрасить белизну на картине. Но, как и прокисшее молоко, так и предположения — они не пригодны для потребления. Так и сгнившая орхидея — не подпитанная ничем, пропавшая мысль. Обломки деревянных брусков — остатки чувств после разорённой семьи. А цветные карандаши — это простые серые, только в разноцветной обертке, но от них и толку нет, ведь на рваной бумаге и лицо не прорисуешь.

* * *