Теплый дом. Том II: Опекун. Интернат. Благие намерения. Детский дом (записки воспитателя)

Одно время мне казалось, что наше село не выживет, рассыплется, как рассыпалось в последние годы немало в прошлом крепких сел. Приедешь — нет еще одного порядка. Рушится еще один саманный дом, просачиваясь прахом в землю. Еще немного — и пересохнет и без того еле сочащийся ручей на дне степной балки Курунты. И вдруг наметилось колеблющееся равновесие. Тоже с годами, исподволь, но заметно стало однажды.

Рушится дом на окраине — растет дом в центре. Село длинное, нескладное, и люди переезжают поближе к центру, к магазинам, к совхозной конторе. Здесь, в центре, появилось даже что-то вроде городка или микрорайона: порядок казенных двух-трехквартирных домов.

«Домики» — зовет их село.

«Домики» — это, конечно, и за их одинаковость, безликость. Как кубики небогатого детства. Три окна тебе, три соседу. Веранда тебе, веранда соседу. И так далее, вплоть до сортира.

И все же есть тут и ласковая, пусть снисходительная нотка: домики.

Это, конечно, пока еще пешки, но и они могут что-то решить: во всяком случае, в домики едут.

Село будто собирает, перестраивает свои по разным причинам растрясшиеся жизненные силы. Готовится к жизни, выдвинув пешки вперед.

Я пришел на кладбище.

Когда-то оно, как и село, было большим: с пришлыми нищими на пасху, подчепуренной в чистый четверг пацанвой, катанием яиц и слезами, переходящими в песни. Теперь ограда — неглубокий, время от времени подчищаемый ров — осталась прежней, а само кладбище в ней ссохлось в детский кулачок. Старые могилы заброшены, погребены полынью: родственники разъехались, ухаживать некому. Зато новые, появившиеся в последние пять-шесть лет, похожи на средневековые крепости: копьевидные металлические ограды, железные кресты, дорогие надгробия с переведенными в камень карточками, скамейки и столики с оставленными на них для птиц или прохожего человека конфетами, и даже кусты сирени и яблоньки — в ногайской-то степи!

Так хоронят, когда живут на этой земле основательно и уезжать не собираются: в два-три месяца подобный замок не соорудишь.

Хотя меня это в первую минуту испугало. Я понял, что не найду могилу матери: она наверняка осталась за незримой чертой, отделяющей этот кулачок.

И ошибся. Она, подправленная, со смененным, тоже железным крестом оказалась вовлеченной в этот неширокий круг.

У матери было много подруг: на ферме, на птичнике, на поле. Время от времени они хоронили кого-то из родственников и заодно, между делом, подправляли «Настю».

Это как горсть земли в могилу бросить.

Прожить так, чтобы и после твоей смерти село не забыло про тебя. Взяло тебя в сердце.

В жизнь.

Живо, плодоносно, то, что способно болеть.

Так, наверное, и с каждым отдельным человеком. То, что с самого начала было живым, болящим, идет в рост, ветвится и плодоносит, горчит и окрыляет.

Ну что такое интернат? Три года, оставшиеся далеко-далеко, на стыке, на сращении отрочества и юности. На горизонте тех лет, где и рождается первый, несущий лист.

Когда-то, много лет назад, я не выполнил совета, который давал мне в письме сюда, в село, где я работал на каникулах, Учитель. Не сходил к Кате, то есть Екатерине Петровне, сельской учительнице, которая когда-то устраивала и везла меня в интернат. То ли с работой замыкался, то ли просто забыл добрый совет. К тому же было лето, веселая круговерть мальчишеских забав, — к Кате я не попал.

И вот теперь с кладбища, а находится оно как раз в том конце села, где стоит Катин дом, я пошел к ней. Перешел балку, миновал заброшенный артезиан — как любили мы когда-то пацанвой нежиться летом в длинных и прохладных струях, цевками бивших из щелей его огромного, уже тогда позеленевшего от старости деревянного чана! Теперь чан упал с удерживавших его подгнивших свай и, дотлевая, валялся на боку, пустой, поверженный, с выбитым днищем. Снова поднялся в гору и без труда нашел Катин дом. Правда, время и его коснулось своим дыханием. Дом, как и все в нашем селе, строился из самана, но снаружи Иван Васильевич, Катин муж, облицевал его жженым кирпичом, что для села тогда было ново, и он, как свадебный пирог, сиял своими яркими боками в тусклом ряду саманных хат. Теперь сияние из кирпича ушло, он посерел, как будто воды набрался, да и саманных хат вокруг не было. На их месте красовались крепкие, прямо с пылу-жару, дома. Никакие палисадники, никакая приусадебная зелень не могли скрыть их здоровый румянец. Цельный кирпич! И Катин домок потускнел — и колер не тот, и масштаб.