Теплый дом. Том II: Опекун. Интернат. Благие намерения. Детский дом (записки воспитателя)

— Для недоразвитых. Учимся круглый год — сами понимаете. Даже летом. Просто мученье, — перешел он на рубленый слог, как на па-де-де: больше информации в единицу времени. Лови момент, продувшийся поручик! — А тут на недельку отпустили, домой едем, в Минводы. К родным и близким…

— Врете ж, врете, паразиты, — растерянно говорила женщина.

— Н-никогда! Н-ни при каких обстоятельствах! Р-развяжи! — рявкнул Гражданин Плугову.

Володя догадался, путаясь в бечевках, развязал оклунок, вытащил веник.

— П-п-р-р-родукция! — пылил Гражданин. — В школе делаем. Знаете, физиотерапия. Поучится — потрудился. И так круглый год, даже летом. Просто мученье.

Володя держал веник, как букет перед любимой.

Букет отвергнут не был.

Контролерша миролюбиво проследовала дальше.

В восемь утра поезд был в Минеральных Водах.

Мы кинулись к вокзалу, а вокзал ринулся на нас.

Спешащий, кричащий, переполненный так, что даже голубиный помет не долетал до его перронов, он, как цыганский табор, жил крайними страстями: хохотал и плакал, целовался и матерился, дарил и попрошайничал.

Кипел под ногами асфальт, и поезда, подходившие с юга, волнами гнали перед собой горячий бриз двух далеких морей. От их перелетных криков сама душа просила крыльев, и только курортники, распаренные, очумелые, как осенние мухи, люди, изнывавшие за толстыми стеклами вагонных окон, не понимали, какое это чудо — дорога.

Нам трудно было искать Джека Свистка — слишком много было отвлекающих запахов.

Решили поделиться на две группы. Двое — Плугов и Бесфамильный — оставались на вокзале, чтобы еще раз осмотреть все залы и закоулки, облазить перроны. Они же, как более представительные из нас, должны были сходить в железнодорожный детприемник, где в любое время года и суток наверняка сидит на приколе пара-тройка Джеков — на выбор.

Нам с Гражданином выпало ехать на минераловодскую толкучку. Толчок! — на котором, как в Ноевом ковчеге, толкался весь Северный Кавказ и где умеючи можно было толкнуть союзки от ботинок, которые в девичестве сносила ваша бабушка.

Собственно, идея поехать на толчок принадлежала Гражданину. Его логика была проста и насмешлива: если человеку нужны деньги, а Джеку они наверняка нужны, он непременно обнаружит у себя лишнее барахлишко — например, штаны, даже если они единственные. К этой язвительной теории примешались и некоторые практические соображения нашего финансиста: в конце концов нам тоже нужны деньги, не будем же мы продавать веники прямо на вокзале.

Вышли на привокзальную площадь, спросили, как проехать на толчок, сели в автобус. Он проковылял несколько остановок, а мы уже на собственных боках почувствовали и силу спроса, и ярость предложения минераловодского толчка. А едва приехали на место, вырвались из автобуса и протиснулись в точно такую же теснотищу толчка, как в буйном шабаше самых сладкоголосых сирен услышали, различили, и очень знакомый нам голос. Не различить его было невозможно, потому что профессиональную спевку спекулянтов он перекрывал с такой же легкостью, с какой расстраивал и наш любительский интернатский хор.

— Абсолютно новая школьная форма на мальчика высокого роста!

Оказывается, наш Свисток считал себя «мальчиком высокого роста».

Мы стали пробиваться на голос и вскоре увидели Джека. Плотно зажатый барахольщиками, он стоял со своей недавно полученной со склада формой, и его худое, напряженно вскинутое вверх лицо было печально.

Джек не видел нас, зато мы видели его как на ладони. Проталкивались к нему, и у нас уже не было ни злости, ни жалости, нам хотелось одного: чтобы Джек поскорее увидел нас. Тогда можно отвесить ему для приличия по шапке, и все пойдет как положено.

— Абсолютно новая школьная…

Джек заметил нас на середине тирады, но с достоинством провопил ее до конца, вплоть до «мальчика высокого роста».

— Привет, — грустно сказал он нам.

— Привет, — ответили мы.

Мы не успели соблюсти приличия, потому что в эту минуту над нашими ушами громыхнуло так, что мы вздрогнули:

— А это что еще за падлы? И почему они мешают тебе продать твою собственную вещь?

Мы с Гражданином обернулись. Перед нами стояла растрепанная женщина и пьяно, зло смотрела то на Джека, то на нас.

— Что это за падлы, спрашиваю? — повторила она, и мы с Гражданином поняли, откуда у Джека его роскошный бас.

— Оставь их, мама. Они из интерната, за мной приехали, — вяло перебил ее Джек.

— Из интерната? Ну вот и хорошо. — Она как-то сразу улеглась. — А то пришлось бы сегодня одному ехать. Мне беспокойство. А втроем не страшно, весело доедете. А форму давай, сама продам, оперы, слава богу, ушились.

Она выхватила форму, зыркнула кругом, мазнула Джека по волосам:

— Счастливо, сынок, не скучай. Счастливо, детки, — это уже нам, с поклоном.

И исчезла. Нырнула в толпу, как рыба в воду, только плавники блеснули.

Мы стояли возле Джека, переминаясь с ноги на ногу. Какой интерес, право, отвешивать человеку, который и без того готов реветь белугой.

— Может, и венички заодно толкнешь? — не удержался Гражданин.

— Идите вы…