Теракт

Зачем нужно счастье, если оно только для себя, Амин, любовь моя? Ты не отвечал мне на этот вопрос, и с каждым разом моя радость все больше тускнела. Ты хотел детей. Я хотела их заслужить. Разве может ребенок быть в безопасности, если у него нет родины… Не упрекай меня.

Сихем

Листок выскальзывает у меня из рук и падает на пол. Один толчок — и все рухнуло. Я нигде не нахожу женщины, которую взял в жены, чтобы всегда делить с ней все лучшее, которая украсила мою молодость, вдохновляла меня на осуществление самых дерзких планов, наполняла мою душу своим милым присутствием. От нее ничего не осталось — ни во мне, ни в воспоминаниях. В рамке, что держит ее в плену пролетевшего, безвозвратно прожитого мгновения, словно черная шторка падает: так невыносим под стеклом образ той, с кем я связывал все самое прекрасное в жизни. Меня словно сбросили в пропасть с обрыва. "Нет!" — в отчаянии трясу я головой, отмахиваюсь руками, протестую всем существом… Сейчас, вот сейчас я проснусь… Я проснулся. Я не сплю. Письмо, такое реальное, покоится у моих ног, одним махом перечеркивая все мои убеждения, обращая в прах то, во что я верил непоколебимо. Исчезают последние точки опоры. Это несправедливо… Перед глазами проносятся картины моего трехдневного заключения. Голос капитана Моше опять звучит в ушах, словно ветер вороша сваленные в кучу воспоминания. Перед глазами вспыхивают отдельные кадры: вот Навеед ждет у лестницы, вот Ким приподнимает меня и с трудом тащит по дорожке, вот толпа, сейчас они прикончат меня в моем же саду… Я обхватываю голову руками, громадная усталость наваливается на меня, сбивает с ног.

Что ты делаешь со мной, Сихем, любовь моя?

Нам кажется, что мы все знаем. Мы несем караул и живем так, будто все у нас как нельзя лучше. Время идет, но мы не всматриваемся в него, не вникаем как следует. Доверяем. Чего еще требовать? Жизнь улыбается нам, удача тоже. Мы любим, и нас любят. У нас есть средства, и мечты становятся явью. Все идет как надо, судьба к нам благосклонна… А потом, без предупреждения, на нас падает небо. И тут, рухнув навзничь, мы в предсмертной тоске замечаем, что жизнь, вся жизнь — с ее взлетами и падениями, скорбями и радостями, обещаниями и провалами — держится на одной-единственной ниточке, еле видимой, тоненькой, точно паутинка. Теперь нас пугает малейший шум, и мы ничему не верим. Хочется только закрыть глаза и ни о чем не думать.

— Опять забыл закрыть дверь! — сердится Ким.

Она стоит на пороге спальни, скрестив руки на груди. Я не слышал, как она вошла.

— Почему ты убежал? Навеед и Эзра пришли с тобой повидаться. Или ты уже не в состоянии видеть друзей?

Смущенная улыбка сползает у нее с губ.

— Что с тобой, а?

Видно, я и впрямь жутко выгляжу, потому что она бросается ко мне и хватает мои запястья, проверяя, целы ли они:

— Ты часом не вскрыл себе вены? Бедный! У тебя в лице ни кровинки! Призрак увидел, что ли? Что случилось? Скажи хоть слово, черт возьми! Ты дряни наглотался, да? Ну-ка посмотри мне в глаза и скажи: наелся таблеток? Боже мой, что ты с собой делаешь, Амин! — кричит она, озираясь в поисках ампулы с ядом или флакона со снотворным. — Тебя и на минуту нельзя одного оставить…

Я смотрю, как она опускается на колени, заглядывает под кровать, шарит по ковру…

И не узнаю своего голоса:

— Это она, Ким… Господи! Как она могла?

Ким замирает. Выпрямляется. Не понимает.

— О чем ты?

Она замечает у моих ног письмо, поднимает его. По мере того как она читает, ее брови медленно, миллиметр за миллиметром, поднимаются.

— Боже милостивый! — выдыхает она.

Она смотрит мне в лицо, не зная, как себя вести. После секундного замешательства раскрывает мне объятия. Я припадаю к ней, становлюсь совсем маленьким, и вот уже во второй раз за десять дней я, не проливший ни единой слезы за тридцать лет после смерти деда, захлебываюсь рыданиями, как ребенок.

Ким пробыла со мной всю ночь. Проснувшись, я вижу, что она скорчилась в кресле у моей кровати, вымотанная до предела. Сон настиг нас в тот миг, когда мы меньше всего этого ждали. Понятия не имею, кто из нас отключился первым. Я заснул не разувшись, молния на куртке врезалась мне в шею. Как ни странно, у меня такое чувство, будто страшная гроза миновала. Фотография Сихем на ночном столике оставляет меня равнодушным, ничто не дрогнуло во мне. Ее улыбка растаяла, глаза закатились; тоска прошлась по мне, как бульдозер, но я уцелел…

За окном сквозь утреннюю тишину прорезывается птичий щебет. Кончено, говорю я себе. Заря занимается и на улице, и у меня в мыслях.