Теракт

Он подтверждает, что многократно видел Сихем в обществе парня на снимке. В первый раз — когда вернулся в парикмахерскую, чтобы отдать ей кошелек, забытый в кабине грузовика. Тогда-то он и заметил, что Сихем разговаривала с этим парнем. Поначалу ничего плохого не подумал. Но потом, видя их вместе в разных местах, начал что-то подозревать. Когда парень с фотографии взял моду шляться около фермы, Аббас пригрозил, что размозжит ему голову заступом. Сихем страшно обиделась и с тех пор в Кафр-Канне не бывала.

— Это невозможно, — говорю я. — Сихем провела с бабушкой праздник окончания Рамадана и Айд-эль-Кебир.

— Говорю тебе, как я шуганул этого бездельника, так ее здесь больше и не видели.

Собрав волю в кулак, я спрашиваю, какого рода отношения были у моей жены с этим парнем. Удивленный наивностью моего вопроса, он окидывает меня взглядом с ног до головы, усмехается жестко и досадливо:

— Тебе картину нарисовать, что ли?

— Хоть какое-нибудь доказательство у тебя есть?

— Есть признаки, которые не обманывают. Мне не надо было видеть, как они обнимаются. Достаточно было того, как они жались к стенам.

— Почему ты ничего мне не сказал?

— Потому что ты не спрашивал. А потом, я-то ведь грядками занимаюсь, больше ничем.

В этот миг я возненавидел его так, как никого в жизни не ненавидел.

Я снова сажусь в машину и трогаюсь, не глянув в зеркало заднего вида. До предела выжимаю педаль газа и даже не смотрю, куда еду. Не вписаться в поворот, на полной скорости врезаться в какой-нибудь прицеп — да плевать, мне любая опасность нипочем. Думаю, что этого мне, собственно, и хочется, но дорога немилосердно пустынна. Кто слишком много мечтает, забывает жить, — говорила моя мать моему отцу. Отец ее не слушал. Он не видел в ней ни своей прежней возлюбленной, ни жены, обреченной проводить дни в одиночестве. Между ними словно была натянута тонкая, не толще глазной линзы, пленка — но она отдаляла их друг от друга, словно Северный полюс от Южного. Отец думал только о своей картине, одной-единственной, над которой он трудился безостановочно летом и зимой, а когда изображение исчезало под бесчисленными слоями краски, начинал все заново на другом холсте — все ту же картину, выписывая мельчайшие детали с твердым намерением довести свою "Мадонну в наручниках" до совершенства «Джоконды», он был убежден, что она распахнет перед ним все горизонты, а выставочные залы будут усыпаны лавровыми венками. Он грезил наяву и ничего вокруг не замечал — ни разбитого сердца брошенной жены, ни гнева обманувшегося в своих надеждах патриарха… Вероятно, то же самое произошло и с моим отношением к Сихем. Она была "моей картиной", я поклонялся ей. Видя лишь радости, которые она мне дарила, я знать не знал о ее огорчениях и слабостях… Но я не жил ею в истинном смысле — иначе бы я ее не идеализировал, не удалял так от мира. Теперь я понимаю: я не знал ее жизни, потому что все время выдумывал мою Сихем.

13

Господин Джаафари, несется по бесконечным извивам подземных галерей… Господин Джаафари…Пещерный голос растворяется в моем лепете, отдаляется, вновь наплывает неясным лейтмотивом, то настойчивый, то пугливый. Меня втягивает, пережевывает какая-то пропасть; я медленно кружусь в потемках. И тут голос подхватывает меня, пытается вытянуть на поверхность… Господин Джаафари… Полосатая рябь проступает сквозь мрак, жжет глаза, как пылающий клинок.

— Господин Джаафари…

Я прихожу в себя. Голову словно тиски обхватили.

Надо мной склонился какой-то человек; одну руку он заложил за спину, другая застыла в нескольких сантиметрах от моего лба. Его худое лицо с очень узким подбородком мне совершенно незнакомо. Пытаюсь понять, где я. Лежу на кровати, в горле пересохло, руки-ноги будто вывихнуты. Потолок вот-вот рухнет и погребет меня под собой. Закрываю глаза, чтобы остановить морок головокружения, раскачивающего меня с боку на бок, точно корабль, пытаюсь овладеть чувствами, отыскать ориентиры. Постепенно начинаю различать на противоположной стене дешевую репродукцию «Подсолнухов» Ван Гога, выгоревшие обои, унылое окно, за которым видны крыши какой-то фабрики…

— Что случилось? — спрашиваю я, приподнимаясь на локте.

— Судя по всему, вы нездоровы, господин Джаафари.

Локоть подламывается, и я падаю обратно на подушку.

— Вы в этой комнате уже два дня и ни разу не вышли.

— Кто вы?

— Хозяин гостиницы. Горничная…

— Что вам нужно?

— Убедиться, что с вами все в порядке.

— Зачем?

— Вы приехали два дня назад. Поселились в этом номере и закрыли за собой дверь на два оборота. Бывает, конечно, что наши постояльцы так делают, но…

— Со мной все в порядке.

Хозяин выпрямляется с угодливым видом. Он не знает, что сказать в ответ, обходит кровать и открывает окно. Свежий воздух врывается в комнату, оживляет меня. Я дышу, дышу глубоко, кровь начинает стучать в висках.

Хозяин машинально поправляет одеяло у меня в ногах. Он внимательно смотрит на меня и, кашлянув в кулак, произносит: