Теранезия

Прабир испытал дезориентирующую смесь страха и ностальгии. Калькутта. Население и дорожное движение пятидесяти Амбонов, спрессованное на территории, всего лишь в пять раз большей. Даже если бы он снова смог привыкнуть к толпам, перспектива быть «дома» без родителей и Мадхузре казалось ужасней, чем быть совсем брошенным где-нибудь — такой же нереальной и пугающей, как и возможность проснуться однажды утром и обнаружить, что все они просто исчезли.

— Хорошо, Джакарта не обсуждается.

Ответа не последовало, отец, наверное, просто кивнул в знак согласия. Они уже обсуждали это раньше: по всей Индонезии росла волна насилия против этнического китайского «торгового сословия» — и хотя на его фоне индийское меньшинство почти терялось, его родители опасались, что он рискует быть избитым каждый раз, когда цены росли. Прабиру было трудно поверить в столь ненормальное поведение, но зрелище одетых в форму и хорошо организованных детей, распевающих патриотические песни во время экскурсии по Амбону, наполняло его благодарностью ко всему, что держало его подальше от индонезийских школ.

Отец перешел на примирительный тон.

— А как насчет Дарвина?

Прабир хорошо помнил Дарвин; они провели там два месяца после рождения Мадхузре. Это был чистый, тихий, процветающий город — и поскольку его английский был намного лучше, чем его индонезийский, то ему было значительно проще общаться с людьми там, чем в Амбоне. Но ему все равно не хотелось бы быть туда изгнанным.

— Возможно. — Было тихо, а потом мама с энтузиазмом сказала: — Как насчет Торонто? Мы можем отправить его к моей кузине!

— Ты говоришь ерунду. Эта женщина ненормальная.

— Ах, она безвредна! И я не предлагаю дать ей право распоряжаться его образованием; мы только договоримся о питании и проживании. По крайней мере, он не будет жить в общежитии, полном незнакомцев.

Отец что-то невнятно пробормотал.

— Он никогда ее не видел!

— Анита все еще моя семья. И, в конце концов, она единственная из моих родственников, кто все еще разговаривает со мной.

Разговор внезапно свернул на тему родителей его матери. Все это Прабир уже слышал раньше; подождав несколько минут, он отправился в лес.

Ему надо было придумать способ вернуться к этому разговору и рассказать о своих чувствах, не выдавая факт подслушивания. И сделать это надо было быстро; его родители имели почти безграничные возможности убедить себя в том, что действуют в его лучших интересах, и когда это случится, он будет бессилен что-либо изменить. Это было как религия ad hoc: Церковь Деяния Только Для Вашего Блага. Они должны сами написать все священные заповеди, а затем заявлять, что у них нет другого выбора, кроме как следовать им.

— Предатели, — пробормотал он.

Это был его остров, а они были здесь только чтобы причинять ему страдания. Если он уйдет, они погибнут за неделю: существа заберут их. Мадхузре может попытаться защитить их, но никогда нельзя было быть уверенным, на чьей она стороне. Прабир представил себе как команда парома или корабля снабжения с осторожностью входит в кампунг, после сорванного рандеву и дней радиомолчания, чтобы не обнаружить там никого, кроме Мадхузре. Ковыляющей с сальной улыбкой на лице, окруженной немытыми чашами со следами блюд из жареных бабочек, приправленных загадочным сладко пахнущим мясом.

Прабир уныло плелся вперед, бормоча беззвучные проклятия и лишь постепенно начиная замечать, что идет все больше под уклон, а сквозь почву начинают проступать темные камни. Даже не задумываясь, куда он идет, Прабир в конце концов оказался на тропинке, ведущей к центру острова. В отличие от дорожки от берега к кампунгу, которая была прорублена работниками с Кай, и которую Прабир должен был поддерживать, эта возникла сама по себе, как случайная комбинация выходов каменной породы и естественного пространства между деревьями и папоротниками. Подниматься было очень непросто, но он был укрыт в тени леса и пот, стекавший по рукам и ногам, был почти прохладным. Голубохвостые ящерицы разбегались в стороны, настолько стремительно, что он едва успевал их заметить, но были еще лиловые скакуны размером с большой палец его руки, живым плетением покрывающие упавший ствол и большие черные муравьи повсюду; если бы его запах не был столь же отвратительным для них, как для него запах скакунов, его всего бы искусали через минуту. Он старался ступать по грунту, там, где было можно, но, если не получалось, то предпочитал подлесок вулканическим камням — так было намного приятнее для ног. Земля была укрыта маленькими голубыми цветами, оливково-зелеными ползучими растениями и низким кустарником со свисающими листьями; некоторые растения были очень жесткими, но эти были очень колючими. В этом был смысл: никто не пытался пастись здесь.