Терапия

Прочитав этот отрывок, я вспомнил, как Морин подняла ко мне свое несчастное лицо, голубоватое в свете тусклого уличного фонаря, и сказала: «Ты можешь поцеловать меня один раз», и как я ушел. Обнял ли я ее после этого хоть раз или навсегда с презрением отверг вместе с предложенным единственным чистым поцелуем на прощание? Я не сохранил ее последнего письма и не помню, что в точности она сказала, но слова были самые банальные, я уверен. Самые обычные. Дело не в том, что она писала, а в ее облике, который я помнил: как она встряхивала волосами, как сияли ее глаза, как морщился при улыбке нос… Жаль, что у меня не было под рукой ее фотографии. Тогда я носил в бумажнике черно-белый снимок, сделанный в Ирландии, когда ей было пятнадцать: она стоит, прислонившись к каменной стене грубой кладки, улыбается, сощурившись от солнца, и хлопчатобумажная юбка облепила под ветерком ее ноги. Карточка помялась и обтрепалась - я ее часто доставал, а после нашего разрыва выбросил. Помню, как легко разорвалась бумага, потерявшая весь свой глянец и упругость, и как на дне мусорной корзины лежали рассыпавшиеся обрывки изображения Морин. Другая ее фотография, единственная, которая у меня есть, хранится в коробке из-под обуви где-то на чердаке дома в Холлиуэлле вместе с другими памятными вещицами юности. Фотографий среди них не так уж много, потому что в те годы ни у меня, ни у нее фотоаппарата не было. Осталось несколько снимков, сделанных другими членами молодежного клуба во время наших общих прогулок, и групповое фото участников того рождественского спектакля. Если бы я мог точно знать, когда завтра Салли не будет дома, я бы обязательно съездил в Холлиуэлл и поискал их.

6.30 вечера. Вскоре после того, как я напечатал последнее предложение, выключил компьютер и закатал рукава, собираясь приступить к уборке, у меня родилась идея: вместо того чтобы обыскивать чердак в поисках фотографий Морин, почему бы не попытаться разыскать саму Морин? Чем больше я об этом думаю - а я почти весь день не мог думать ни о чем другом, - тем больше эта мысль меня увлекает. Мне немножко страшно, потому что я не представляю, как она отреагирует, если мне удастся ее найти, но именно это и волнует больше всего. Понятия не имею, где она сейчас и что с ней случилось после того, как мы в последний раз встретились в аптеке в Хэтчфорде. Она вполне может жить за границей. Что ж, не беда, если понадобится, я слетаю и в Новую Зеландию. Она могла умереть. Эта мысль невыносима, но нужно признать, что такое возможно. Рак. Автокатастрофа. Все что угодно. Однако я почему-то уверен, что она жива. Вероятно, замужем. Естественно - как такая девушка, как Морин, могла остаться незамужней? Думаю, она вышла за врача, как большинство хорошеньких медсестер, и так и осталась его женой, как пристало ревностной католичке. Если только, конечно, не перестала верить. Такое случается. Или, может, она вдова.

Стоп, я должен быть поосторожней в своих фантазиях и не выдавать желаемое за действительное. Скорей всего, она теперь вполне респектабельная и скучная женщина, полная и седая, довольная своим браком, живет в пригороде, в удобном доме, где занавески гармонируют с просторными мебельными чехлами, интересуется в основном внуками и ждет не дождется своего железнодорожного пенсионного проездного, чтобы ездить к ним почаще. Скорей всего, она ни разу обо мне не вспомнила за все эти десятилетия и не узнает меня, объявись я у нее на пороге. И все равно я именно это и собираюсь сделать - объявиться у нее на пороге. Если смогу его найти.

Понедельник, 7 июня. 4.30 вечера. Фу-у! Я вымотался, умираю от жажды, колено болит. Сегодня был в Хэтчфорде. Хэтчфорд, мон амур.