Терапия (ЛП)

— Думаю, да. Не знаю. Я просто ненавижу видеть жалость в их взглядах. Я все еще я, понимаешь? Но они все обращаются со мной, как будто мне нужна их жалость, или как будто я собираюсь совершить какое-то дерьмо. Вот почему я люблю быть возле тебя. Ты обращаешься со мной, как я. Даже после того, как я рассказал тебе о Лили, ничего не изменилось. Ты по-прежнему ты, и я все такой же. Мы просто есть друг у друга. Никакого дерьма, никаких игр, никакого дыма и зеркал. Я просто ненавижу жалость к себе. Я не верю жалости или ненависти к себе. Вот почему это раздражает меня, когда ты идешь по этому пути. Меня сводит с ума, когда ты принижаешь себя. Тебе нельзя так жить. Потому что это не жизнь. Как будто живешь в арендованной жизнью, тратя ее на жалость к себе. Я чувствовал боль и винил себя за Лили. Конечно, я борюсь, веду внутреннюю битву, но будь я проклят, прежде чем я дам этому овладеть собой, моим разумом полностью. Принимать дерьмо жизни — это просто часть жизни. Боль говорит нам, что мы все еще здесь, она напоминает нам, что мы выжили. Когда ты действительно думаешь об этом, боль может освободить тебя, потому что без боли нет удовольствия.

Его слова оседают вокруг нас, и я понимаю, насколько невероятно он силен. Я хочу обнять его, сжать и сказать ему, как счастлива видеть его в своей жизни.

— Кингсли, спасибо.

— За что?

— За себя. Ты — подарок. Ты заставляешь меня смотреть на вещи так, как я никогда не смотрела раньше. Ох, и ты великолепный повар! Благодарю тебя за это тоже, — я шучу, пытаясь сделать все менее тяжелым. Он улыбается и делает огромный укус своей вафли.

— Ты еще не успела попробовать. Попробуй, это моя попытка сделать банановый фостер без мороженого. Это просто куча хороших вафель с кучей свежих фруктов. Моя сестра подарила мне вафельницу, и я очень давно не использовал ее.

Моя тарелка полна воздушных вафель и бананов, плавающих в коричневом карамельном соусе. И это чертовски хорошо пахнет.

— Боже мой! Иисус, Кингсли, это потрясающе. Черт возьми, я буду ходить сюда на завтрак каждый день, если это будет на это похоже.

— Очко, — говорит он, шутливо качая кулаков в воздухе.

— Ты придурок.

— Да, а ты дурочка. Мы идеально подходим друг другу, — смеется он.

— Да, думаю, мы могли бы быть вместе, — говорю я, глядя вниз и чувствуя, как румянец накрывает мое лицо. Я смотрю обратно на него, и вижу, как он замер. Наши глаза встречаются, и где-то в разгаре смеха и шуток что-то меняется. Его глаза — кольца темно-синего цвета, сверкающие эмоциональным огнем, заглядывают в меня. Все замолкает, даже музыка, доносящаяся из кухни, что можно услышать, как мы разглядываем друг друга. Если быть полностью честной с самой собой, я знаю, что мы хотим друг друга. Он пытался бороться, но это чувство здесь. Тяжело висит в воздухе, что ты можешь почти протянуть руку и дотронуться до него, до желания.

— Джессика.

— Да?

— Могу я поцеловать тебя снова, после того как мы поедим?

— Почему мы должны ждать? — я дышу все чаще, давая ему подумать над моим вопросом.

— Мы не должны. — Слова его коротки и сладки, но идеальны. Кингсли протягивает ко мне руку, и я тянусь к нему, переплетая наши пальцы, прежде чем он поднимает меня на ноги. Мы обходим стороной место пикника, он тянет меня ближе к своей широкой груди. Его запах, такой пьянящий, теплый, утешительный, окутывает меня словно одеяло. Когда он поднимает мой подбородок, я заворожена яркостью его взгляда.

— Можно я поцелую тебя сейчас? — спрашивает он, и я киваю рассеянно. Смутно я признаю, что мои слова, мысли и мое тело работает правильно, когда я нахожусь так близко к Кингсли. — Держи свои глаза открытыми.

— Ладно, — шепчу я хрипло, мое сердце пульсирует в груди. В его взгляде пылает огонь, когда он опускает голову и касается своими губами моих, нежно исследуя изгибы и контуры. Его мягкий язык прослеживает линии моего рта, его зубы мягко прикусывают мою нижнюю губу, исследуя ее полноту. На мягком выдохе, напряжение покидает мое тело, и я погружаюсь в этот волшебный миг, превратив его из простого поцелуя в танец. Вперед, назад, толкаемся, отстраняемся, мы медленно двигаемся и становимся одним целым. Мои веки тяжелеют, когда волны удовольствия от этого поцелуя пробегают сквозь меня. Я растворяюсь в этот момент, растворяюсь в этом человеке.