Терапия

— Но я рад, что ты сегодня приехал, — продолжил он. — Сказать по правде, мне немного одиноко.

— Морин когда-нибудь обо мне говорила? — спросил я.

— Нет, — ответил он, — никогда.

Он говорил без злорадства или удовлетворения, просто констатируя факт. Пока мы ждали вызванное такси, он спросил, есть ли у меня дети. Двое, ответил я, один женат, вторая живет с другом.

— Да-да, теперь так делают, — подхватил он. — Даже наши. Ничего такого в этом не видят. Не то что мы в молодости, а?

— Это уж точно, — согласился я.

— А твоя жена, чем она занимается?

— Она преподает в одном из новых университетов, — ответил я. — Отвечает за учебный план. А на самом деле тратит много личного времени, утешая учителей, переживающих нервные срывы из-за национального учебного плана.

— Меня это не удивляет, — сказал Беда. — Там черт ногу сломит. Я хотел бы познакомиться с твоей женой.

— По правде говоря, она совсем недавно меня бросила, — сообщил я.

— Да? Значит, мы с тобой друзья по несчастью, — заметил Беда в характерной для него неуклюжей попытке пошутить.

В этот момент позвонили в дверь, и утомительно болтливый водитель отвез меня на станцию «Уимблдон». Я не был расположен к светской беседе о погоде и прогнозах касательно теннисного турнира. Мне хотелось обдумать ошеломляющие открытия этого утра.

У меня зреет мысль настолько безрассудная и волнующая, что я даже не решаюсь пока доверить ее бумаге.

Пятница, 11 июня. Ну что ж, решено. Еду за Морин. Я собираюсь найти ее по дороге на Сантьяго-де-Компостела. Последние три дня я провел в необходимых приготовлениях — заказывал место на пароме, оформлял медицинскую страховку, покупал путеводители, карты, дорожные чеки и т. д. Разобрался в завале почты и телефонных сообщений и разделался с наиболее срочными из них. Много было от Денниса Шортхауза, который сообщал, что Салли подала в суд с целью добиться постановления по совместному несению текущих расходов за дом, и с нарастающей настойчивостью требовал инструкций. Я позвонил ему и сказал, что больше не намерен препятствовать процедуре развода и согласен на соответствующие расходы и разумное финансовое соглашение. Он спросил, что я подразумеваю под разумным. Я сказал, пусть дом останется ей, а квартира — мне, а остальное можно поделить пополам. Он ответил:

— Это не разумное, а щедрое предложение. Дом стоит значительно больше квартиры.

Я сказал, что просто больше не хочу, чтобы меня этим беспокоили. Сказал, что уезжаю на несколько недель за границу. Не знаю, сколько времени мне понадобится, чтобы разыскать Морин, и что я буду делать, когда найду ее. Я только знаю, что должен увидеть ее. Перспектива провести все лето в этой квартире, как в тюрьме, ожидая звонка Морин и вместо него отвечая на звонки тех, кого я избегаю, просто невыносима.

Беде о своем плане я не рассказал, он мог бы неправильно меня понять, хотя как понять это правильно, мне самому неясно. В смысле, я не знаю, чего хочу от Морин. Не возвращения ее любви, это точно, — для Повторения слишком поздно. (Хотя не могу удержаться и перебираю в памяти каждое свидетельство охлаждения их с Бедой брака, если он вообще был теплым: отдельные кровати, ссора из-за ее паломничества, довольно прохладное обращение «Дорогой Беда» на открытке и т. д. и т. п.) Но если не любви, тогда чего? Возможно, прощения. Отпущения грехов. Мне хочется получить прощение за то мое предательство много лет назад в присутствии участников рождественского спектакля. Поступок сам по себе банальный, но с огромными последствиями. Можно сказать, что он предопределил всю мою последующую жизнь. Стал источником моей Angst среднего возраста. Я сделал выбор, не зная, что это выбор. Или, вернее (что еще хуже), я сделал вид, что наш разрыв — это выбор Морин, а не мой. Теперь мне кажется, что я так и не оправился от последствий своего предательства. Вот почему я никогда не могу принять решение без того, чтобы тут же о нем не пожалеть.

Интересно, что на это скажет Александра, когда я приду к ней в следующий раз, не уверен, что ей это понравится. Похоже, я забросил терапию когнитивного поведения, отдав предпочтение старомодной аналитической и найдя источник своих проблем в давно подавленном воспоминании. В любом случае, если я поговорю с Морин, узнаю, как она теперь к этому относится, мне станет легче. То, что ее собственное горе еще совсем свежо, прибавляет мне решимости найти ее и примириться с ней.