Тератолог (ЛП)

— Потому что тебе в твоем греховно-послужном списке не нужна запись об убийстве. Ты и так уже по уши в дерьме, уж поверь мне, засранец.

— Отличный у ангелов лексикон, — огрызнулся в ответ фотограф.

— Богу насрать. Главное — то, что у тебя здесь, — ангел коснулся головы, — и здесь, — ангел коснулся сердца. — И то, как ты этим пользуешься в миру.

Ангел указал на окно.

Очередная затяжка. Прищурившись, Уэстмор разглядел больше деталей. Глаза постепенно привыкали к темноте. «Ангел» был одет в темные джинсы и черную футболку с белой надписью, набранной рубленым шрифтом: «ЗИЗИЭЛСЕН». У него были длинные прямые, как у металлиста, волосы, красивое, грубоватое лицо.

— Ты не ангел, а просто гребаный педик.

Фигура кивнула, потом отхлебнула налитый Уэстмором виски.

— К тому же, — добавил Уэстмор, — ангелы не пьют виски и не курят «Мальборо».

— Почему это? Я позволяю себе каждые лет сто — думаю, я заслужил.

— А я думал, что тело является храмом господним.

— Это, засранец, для тебя. Но я от этого застрахован. Я — высшее существо. Сделав еще один глоток, он поставил стакан.

— «Джонни Блю» это ерунда. Ты вот попробуй «Маккаллана»[4].

Ангел сделал шаг ближе, его лицо ушло из лунного света.

— Слушай, и слушай хорошенько. Мы так тут дела делаем. Если что-то не поймешь, все равно слушай. Я принадлежу к ответвившемуся ордену Сарафима. Меня зовут Калигинавт. Ангелы моего ордена добровольно снизошли с неба. Мы что-то вроде божьего разведотряда, его коммандос. Мы акклиматизировались к темноте. Мы… особые ангелы.

— Где твои крылья? У ангелов должны быть крылья.

— Мы отрезали их себе, по закону нашего ордена. Назовем это жертвоприношением, Уэстмор. Мы должны делать это сами, и это ужасно.

Ангел приблизился к застекленным дверям, повернулся и задрал футболку.

— Видишь места соединения?

Уэстмор посмотрел и с трудом сдержал отвращение. Два заросших обрубка торчали из Y-образного хребта на спине.

— Хочешь сказать, вы ампутируете себе крылья?

— Ага. С помощью инструмента, называющегося Скиттаз. Он похож на огромные болторезы. Полная жесть.

Уэстмор почувствовал, что ему не хватает воздуха. Он промокнул рану на голове носовым платком. Невзирая на боль, он продолжил играть с видением.

— Какой Бог может требовать подобное? Какой Бог смирится с подобным актом?

— Он не смирился. Он не хочет, чтобы мы поступали так. Но мы все равно это делаем, потому что НЕ МОЖЕМ иначе. Это такой жест. Единственный способ указать Ему на нашу недостойность.

Недостойность, — мысленно повторил Уэстмор.

Ангел наклонился вперед. Теперь он смотрел прямо перед Уэстмором.

— Все еще не веришь мне, хм? В последнее время стало так мало веры. Помнишь, как тот мальчишка Натан поколотил тебя, за то, что ты спер его солдатиков? Помнишь, как вы с Дуки довели маленького калеку до слез? Когда ты украл его школьный рюкзак. Четвертый класс начальной школы в Саммерсете. Откуда я это знаю?

— Это легко, — парировал Уэстмор. — Ты — галлюцинация, плод моего воображения. Я перепил, и теперь мне мерещится всякое.

— Возможно, ты прав. Если б ты умер, прямо сейчас, то отправился бы в ад. Будь осторожен.

— А разве ад и смерь это не одно и то же?

— И да, — ответил ангел. Далекие часы тикали с долгим интервалом. — И нет. Будь осторожен, Уэстмор.

— Какой ты двусмысленный.

— Нам приходится быть такими. Неисповедимы пути господни. И это лишь потому, что ты и твой род не в состоянии их постичь. Вся жизнь это тайна. Мы — духи, Уэстмор. Мы живем вечно.

Уэстмор уставился в темноту. Всякий раз, когда он пытался сфокусировать взгляд на фантоме — явлении, порожденном его подсознанием — у него начиналось головокружение. Он вздрогнул — ангел коснулся раны у него на лбу. Прикосновение было горячим и вызывало зуд.

— Дешевые фокусы для простаков, — донесся из темноты голос. Кончик сигареты горел красным огоньком. Уэстмор совсем не удивился, когда, дотронувшись до лба, обнаружил, что тот зажил. Ни раны, ни крови. Когда завтра утром я проснусь, все будет на месте. Я знаю, что все будет на месте, потому что я поранил голову. Это просто галлюцинация, белая горячка или вроде того.

Теперь голос напоминал шелест листьев на ветру.

— Хочешь кое-что увидеть, хочешь?

Ангел раскрыл ладонь у Уэстмора перед глазами.

— Помнишь ту девушку, которую ты очень любил, и которой так и не признавался в этом. Взгляни.

Уэстмор увидел ее в темноте. Она была без сознания. И какой-то мерзкий подонок трахал ее. Уэстмор почувствовал ауру этого человека — ауру его сущности. Девушка была для него всего лишь дыркой для траха. Ему было абсолютно на нее наплевать. Он напоил ее, чтобы усыпить ее чувства и оттрахать.

— Ты должен был признаться ей, Уэстмор, — прошипел ангел.

Собственный голос фотографа звучал как-то надломлено.

— Это не имело бы значения.

— Позволь мне рассказать тебе кое-что про правду… — Теперь слова ангела исходили откуда угодно, только не из его рта. — Правда всегда имеет значение…