Терек - река бурная

— Сотню с двумя пулеметами Кибиров оставил, а сам в Змейке сидит, а то в Ардон к теще на блины промышляет, веселый он мужик, скажу тебе… Той сотней самый Козинец командирит. Окромя кибиров-ской сотни, наших с полторы сотни наберется — у каждого офицера по взводу. Мальцов еще учут, Анохин с плацу не съезжает. Попеременно в окопах сидят… Как кермены им под зад дали, так и сидят с той поры.

— А от Савицкого что слыхать?

— А что там слыхать!.. Мальцы, Гаврюшкин да Васильев, пробирались до села, да чего с них спросу…

— Ты бы наведовался до нас с друзьями-приятелями… Все б нам с Гашей повеселей было…

Гаша тут же певуче подхватила:

— Будьте гостечком, заходите, не чурайтесь нашего дому… При батьке небось не вылазали от нас…

Данила снова пьяно погрозил ей пальцем.

— При батьке одно, а теперича люди сторожкие стали, обходят, ежли что не так… Кто вас знает, чи вы покраснели, чи побелели, покуда в городе были… Теперича оно так: нонче одно, завтра — дно. Нд… Черт! Ну и блажен твой спиртик, этаким, прости господи, аспидом в кишки кинулся, аж слезой прошиб. Я вон и то, как вертался нонче с лесу — шесть дён с теми быками валандался, хай им грец, — и то цельное утро мозговал: идти или не идти до старых приятелей. Как еще встренут? А ничего, обошлось. Премного благодарен — потешили. Спиртик, прямо сказать, дюже хорош…

Провожая гостя, Гаша уже у ворот снова, как добрая хозяйка, напомнила:

— Вы ж заходите, не требуйте…

А на завтра с зарей запрягла Урку и, стараясь не делать шума, выкатила подводу на пустынную улицу. Поехала, с опаской оглядываясь на закрытые еще макушовские ставни.

Паша встретила ее недоверчиво, долго не могла взять в толк, чего хочет от нее девка. А поняв, посморкалась в платок, утерла слезы, пошла будить Петра. Хлопец без лишних расспросов влез к Гаше в бричку, вяло и сонно жуя сунутую матерью горбушку хлеба. Паша вышла их проводить; прихворнувший младенец безотрывно лепился к ее исхудавшей, высунувшейся из расстегнутой кофты груди.

До Дмитриевского огорода было рукой подать. Картошка там на пригорке хорошо подсохла, и до обеда Гаша с хлопцем перевезли почти половину урожая. В обед Петро, деловито подведя итог трудам, изрек:

— Еще б и тыквы перевезти зараз, да двоим до вечера не управиться… Пойду Евлашку Савицкого кликну…

Евлан пришел сразу же, но помощником оказался плохим. Он все оглядывался в ту сторону, где за ручьем стояла недавно отцовская пасека, был рассеян и вял; да и тыквы уродились крупные — не под силу такому мальцу.

— Ну, картоху выбирай, слабосил, — досадливо сказал ему Петро. — Мы же не задарма тебя привадили: нашу кончим, да к твоей бабке Егорьихе на огород переметнемся, картоху выберем…

Евлашка скучным голосом отозвался:

— А у нас ее нема…

— Чего нема? — не понял Петро.

— Картошки нема. Бабка Савичиха с девками перекопала и Кочерге на спирт продала… По рублю двадцать за чувал дал!

— Ах, она гадина! — вырвалось у Гант. — Как же это она ваше добро-то посмела?!

— Да хочь бы батькино только! — встретив сочувствие, оживился хлопец. — А то в бабушки Григорьевой огород прямо с подводой вкатилась!.. Бабука до нее с тяпкой кинулась:.куда влезла? Грабить? А она, Савичиха-то: молчи, говорит, красноштанная, покуда самою тебя туда же, где Лизка твоя, не упекла… Ну, бабука поплакала… Вот вырасту я — всех Савичей поизведу! Я им и за мамку, и за бабуку, и за батьку зараз!..

Евлашка потряс куда-то в сторону станицы маленьким кулачком, покрытым цыпками, и, не сдержавшись, всхлипнул.

— Ну, будет, казак! — строгим, отцовским голосом прикрикнул Петро. — А извести Савичей следует, особливо Мишку-гада! Это он наших матерей мором морит, чтоб Кибиров его хвалил. Он ему надысь в Змейку ведмедя цельного со шкурою повез… Романько в кукурузе ведмедя подстрелил, а он, Савич, тут же ему полета рублей сунул и повез, а вернулся — на боку сашка, золотом вся горит, сам Кибиров ему привесил.

— По матери небось соскучился? — спросила Га-ша, неумело оправляя на Евлашке застиранную рубашонку. Мальчик разгреб босой пяткой сухую крупчатую землю, не поднимая заплаканных глаз, признался:

— Соскучился… Я у ней каждый день бываю, голос слушаю, а в лицо не вижу…

— Как же это?..

— А я к амбару сзади захожу, с огородов, а там в стене трещина есть… Скрозь нее даже глаза видать, только которые чьи — не разберешь… Ну, я сажусь подле и книжку читаю, а они и мамка слушают… Каждый день ждут, радуются, как прихожу… Это я сам придумал — книжку-то!

И вскинул на Гашу посветлевшие глаза, дожидаясь одобрения. Она задумчиво качала головой, глядя куда-то поверх его головы.

— Нынче читал одну… "Кавказский пленник" называется, как там Жилин и Хажилин к татарве в плен попали, а они плакали… Гурка один да Акимка Литвишко зубы скалили: повеселей, говорят, приноси чего-нибудь, а то потопнем — тетки море наплачут…

— Плачут, говоришь? — спросила Гаша.

— Животом многие из них маются, грязно их кормют, да и вода тоже…

— Хворают, говоришь?.. Ну, вишь, как грамотным красно-то быть! Завсегда людям сгодишься…

— Батька меня обучил книжки-то читать! — с гордостью произнес хлопец.