Терек - река бурная

Среди шумящей, волнующейся массы выделялась своей неподвижностью кучка фронтовиков, стоящих по правую сторону от правленческого крыльца. Уже не первый раз замечали станичники, как они (может, само собой, а может, по предварительному сговору), приходя на круг, отыскивали друг друга в толпе и, ориентируясь на старшего урядника, георгиевского кавалера Василия Савицкого, прозванного за свой недюжинный рост Великим, сбивались в тесный гурт, принимавший форму клина, который врезался в пеструю массу казаков. Голову треугольника составлял Василий Великий, возвышавшийся над всеми черной барашковой папахой, которая своей не по-казачьи глубокой посадкой особенно подчеркивала суровость его крупного, мясистого лица с тяжелым подбородком и тонким ртом. Справа от Василия, словно подпирая его широким плечом, крепко стоял кряжистый, будто из чугуна отлитый Мефодий Легейдо, не успевший еще после фронта снять георгиевские кресты и лычки урядника. Слева тесно прислонялся к Василию грудастый и высокий, но еще по-молодому тонкий, чернявый красавец Иван Жайло; за Легейдо и Жай-ло плечом к плечу стояли урядник Гаврила Дмитриев, Демьян Ландарь, Антон Скрыпник, Федор и Михаил Нищереты, грузин, нищеретовский зять, Семен Сакидзе, приписанный к станице жениной родней. Казаки все — как на подбор: ни ростом, ни статью не обиженные. Недавняя служба и фронт просвечивали у них не только в выправке, но и в том стремлении к порядку и дисциплине, которые так выделяли их из толпы.

Офицеры и макушовские подпевалы с опаской поглядывали в сторону фронтовиков, хотя пока немногие из них догадывались, какая сила вызревает в их молчаливой клиновидной, будто к бою сготовившейся кучке.

Вчерашние макушовские гости крепко задумали откричаться на сходе и замять дело.

— Даже не в тебе дело, братушка, — сказал Халин Михайле, затаившемуся за спинами товарищей. — Здесь принцип: быть ли нам, казакам, прежним сословием или довести себя до того, чтоб нас туземцы судили…

— Не быть того!

— Не доведем себя до сраму!

— Наша земля — наше и право обороняться! — услужливо выкрикивали подговоренные Макушовым известные станичные горлохваты Жевайко и Лихово. Казаки вторили им.

Антон, стоявший на крыльце рядом с атаманом, несколько раз пытался перекричать толпу, но и сам не слыхал собственного голоса. Атаман меж тем стоял, приткнувшись к баляснику, и явно не желал наводить на кругу порядок. Его невозмутимость выводила из себя не одного Антона.

— Ты чего это, атаман?! Чего глядишь?! — крикнули из кучи фронтовиков.

— Поорете да разойдетесь! Не я круг созывал! — гаркнул во всю глотку Евтей.

И тогда фронтовиков вдруг прорвало. Будто состязаясь с макушовцами, кто кого перекричит, оттуда начали горланить:

— Под суд убийцу! Он среди макушовских подлипал!

— Наведи порядок, атаман!

— Давай чин чином разговор вести…

— Убийцу надо выяснить… Не в осетинах дело, а в справедливости — революционный закон суда требует!

— Верна-а! Нынче революция была!..

— Брешет Макушов! Не слухайте его, казаки! Ответ держать боится, вот и прикрывается казачеством.

И вдруг зычный голос Василия Великого, подобный сигнальной трубе, зовущей в атаку, перекрыл все голоса:

— Ныне революция все народы уравняла! Не слушайте офицеров… Убийцу нужно найти, чтоб его революционный суд судил. Он один за наши спины прячется.

— Слухайте, казаки! Василий Григорьевич дело знает. Этот попусту брехать не станет!

— Слово Савицкому!

— Атаман, порядку давай!

— Давай разговор по чину!

Василий, отделившись от клина, снял папаху и двинулся было к крыльцу, но тут макушовцы, почуяв, что дело может не выгореть, забесновались:

— Брешет ваш Савич! Нет ему слова!

— Это с кем все нас уравняла революция — с осетинцами?! С ингушами!?

— Не хотим равняться!

С другого края настаивали:

— Убийцу под суд!

— Атаман, где члены правления? Где присяжные старики?

Антон увидел с крыльца, как за спиной Макушова, где поблескивали погонами офицеры, произошло какое-то замешательство, и, подталкиваемый сзади, к крыльцу стал пробираться Кирилл Бабенко. „Чего это он?“ — только и успел подумать Антон. Широко распахнув зев, так, что усы заползли куда-то за уши, Кирилл закричал:

— В темную смутьяна Литвийку! Хай не булгачит народ — он сам и есть убивец!

На какую-то долю минуты на площади наступила тишина. Толпа будто удивилась. Потом из кучи макушовцев, словно захлебнувшись от радости:

— То-то ж он и радел за круг, вражина!!

— За атамана гад спрятался!

Сход зашумел, весь подался вперед, к крыльцу. Попович спохватился, хотел было речь держать, да теперь не тут-то было. Из-за спины Макушова требовали ареста Литвийко. Антон, захлебнувшись от злобы, рванул с пояса кинжал и прыгнул прямо через балясник в сторону Макушова. Но несколько казаков, из тех, что стояли вокруг Василия Савицкого, и он сам в том числе, преградили дорогу, выбили из рук кинжал. Началась свалка…

Теперь уже, сидя в подвале под атаманской хатой, Антон вспоминал все это, как во сне. Желчью пекло нутро, сжимало горячим обручем голову. Кулаки, налитые тяжестью, в бессильной злобе тискали изорванную папаху…