Терем желаний

Последние слова он сказал тихо, почти про себя. Закрыв глаза, откинув голову на спинку дивана, он вспомнил давние встречи с Машей. Со дня их знакомства он один боролся за взаимность, Маша только уступала, но сама оставалась пассивной. Ее воля проявлялась лишь в готовности порвать отношения. Она не выясняла причины, не требовала объяснений, она просто уходила, исчезала, безропотно предоставляя воображаемой сопернице властвовать в жизни Валеры. Это он, привыкший к успеху у женщин, к их открытому стремлению за его внимание и выбор, обижался на Машу за покорность и равнодушие.

Неужели она оставалась равнодушной к его любви? И та радость и счастье, которые испытывал Валера, не трогали ее сердце?

Валера окончательно запутался в своих мыслях, он был не в состоянии разобраться в Маше.

***

Декабрь выдался холодным. Коля как напророчил гололед. Днем подтаивало, на дорогах машины месили слякоть, но за ночь все снова покрывалось коркой льда, и резкий ветер полировал поверхность до блеска.

Валера постепенно увеличивал нагрузки лечебной гимнастики, но выйти на улицу в гололедицу не решался. К тому же ноющая боль в суставах и особенно в позвоночнике не проходила, смешавшись с тоской о Маше. Как-то, не выдержав, Валера позвонил в библиотеку. Голос Маши показался ему безжизненным и глухим, но по-прежнему ровным и спокойным.

- Маша... - после долгого молчания позвал Валера. Наступила короткая пауза раздумий, потом она сказала:

- Я не должна.

- Что не должна? - не понял он, но трубка уже коротко гудела.

Наконец потеплело. После двухнедельного затворничества Валера вышел из дому.

За столом сидела заведующая. Маши не было видно.

Пробормотав что-то о журналах, Валера направился в читальный зал.

Увидеть бы ее. Хотя бы голос ее услышать... Пальцы переворачивали страницы журнала, а глаза не видели ничего, напряженный слух улавливал чужие голоса за спиной в безотчетной надежде услышать один - ее голос.

- Здравствуйте, юноша! - Глеб Станиславович улыбнулся Валере и сел за стол рядом с ним. - Давно мы не виделись. - Он посмотрел на костыли. - Машенька говорила, что с вами случилось несчастье. Как вы себя чувствуете?

- Спасибо, хромаю потихоньку. А Маши нет на работе сегодня, вы не знаете разве?

- И вам она ничего не сказала, - посочувствовал профессор. - Все скрытничает барышня. Я тоже пришел повидать ее, да Елена Николаевна сообщила, что Машенька взяла отпуск. Я-то надеялся, что она с нетерпением ждет рецензии, а она - отпуск.

- Надолго? - насторожился Валера.

- Как положено, - вздохнул Глеб Станиславович. - Вы удостоились чтения ее рукописи? Валера удивленно поднял брови:

- Что за рукопись?

- Любопытная вещица. - В глазах старика появились искорки. - Маша обронила фразу о вашем участии в ее работе, поэтому я спросил.

- Участии в чем? - недоумевал Валера. - Что за работа?

- Вы знаете, что Маша писала стихи? - Валера кивнул, и профессор продолжил:

- Она была моей лучшей ученицей в университете. Иногда мне казалось, что я говорю с Цветаевой или Ахматовой. К сведению, последней я был представлен и несколько раз имел честь беседовать. Женщина - королева. Позже Машенька напоминала Анну Андреевну манерами, но, к сожалению, перестала писать стихи. Вы их читали?

Валера отрицательно замотал головой. Маша рассказывала, почему бросила поэзию, и Валера старался не возвращать ее к памяти прошлого.

- Маша дала вам новые стихи? - предположил он.

- Если бы, - улыбнулся профессор. - Я долго уговаривал ее не губить талант. И вот не далее как на прошлой неделе она попросила прочесть. - Глеб Станиславович достал папку, положил ее на стол и накрыл ладонью. - Конечно, это первая попытка и не все тут гладко, но сюжет привел меня, старика, в растерянность. Я не предполагал, что у молодой девушки могут появиться такие мысли.

Валера не отводил глаз от сухой морщинистой ладони на папке.

- Что же изменилось?

- Я и хотел об этом поговорить с Машей, - ответил Глеб Станиславович. - Ее работа заставила меня задуматься о простой, но удивительной вещи. Всю жизнь я преподавал студентам литературу, изучал поэзию романтичных восемнадцатого и девятнадцатого веков, старался молодым привить вкус к великим и не очень великим поэтам. И все они писали о любви... Валерий Витальевич, можно мне задать нескромный вопрос? - Валера кивнул. - Вы признавались когда-нибудь в любви?

Его глаза затравленно остановились.

Да! Он тысячу раз признавался! Помыслами, желаниями, жестами, словами.

ТЕРПЕНИЕМ!

И ОЖИДАНИЕМ.

- Простите, Валерий...

- Признавался. - Валера заставил себя посмотреть на Глеба Станиславовича.

Взгляд профессора светился лукавством и любопытством, но огонек в нем потух, он сухо кашлянул и опустил глаза на рукопись.

- Простите еще раз, - печально сказал он. После недолгого размышления он продолжил: