Тереза

— Посмотрите-ка — санки! Бьюсь об заклад, папаша Шмитт одолжит их нам, если только Фрицель смело войдет и, приставив ладонь к уху старика, скажет: «Папаша Адам, одолжите нам санки!» Бьюсь об заклад, что он нам их наверняка одолжит. Только для этого нужна смелость!

Кровь бросилась мне в лицо; то я смотрел на санки, то на оконце — оно было на уровне с землей. Приятели, стоявшие на углу дома, подталкивали меня в плечо, приговаривая:

— Ступай, Фрицель, он одолжит тебе санки!

— Да неудобно как-то… — тихонько твердил я.

— Смелости у тебя никакой нет. Я на твоем месте вошел бы, и всё тут! — говорил Ганс Аден.

— Дайте сначала взглянуть, в хорошем ли он настроении.

И, наклонившись к окошку, я заглянул в комнату. Папаша Шмитт сидел на табуретке у очага, сложенного из камней; угли догорали среди кучи пепла. Сидел он спиной к нам, долговязый, сутулый; куцая куртка из синего холста не доставала до грубых парусиновых штанов, седые космы свисали на затылок из-под синего вязаного колпака с кисточкой, упавшей на лоб; виднелись его красные оттопыренные уши, ноги в грязных деревянных башмаках упирались в каменную кладку очага. Он курил глиняную трубку, от которой чуть выпячивалась его впалая щека.

Вот и все, что я увидел в лачуге, не говоря о разбитом плиточном поле и каких-то нарах, заваленных соломой, в глубине каморки. Все это не внушало мне доверия. Я чуть было не убежал, но ребята толкнули меня в сени, тихонько повторяя:

— Фрицель, Фрицель… да он их наверняка тебе одолжит…

— Не одолжит!

— Одолжит!

— Не хочу я…

Тут Ганс Аден распахнул дверь, и я вместе со Сципионом пулей влетел в каморку старика, а мои приятели столпились за дверью и, пригнувшись, смотрели блестящими глазами и слушали.

Как же мне хотелось удрать! Но, на беду, Франц Сепель придерживал дверь снаружи; она была полуоткрыта, и места хватало лишь для его головы да головы Ганса Адена, стоявшего на цыпочках сзади.

Старик Шмитт обернулся.

— Смотри-ка, да это Фрицель! — промолвил он, поднимаясь. — Что тут происходит, а?

Он открыл дверь, и ватага мальчишек разлетелась, как стая скворцов. Я остался один. Старый солдат удивленно смотрел на меня.

— Что же вам, однако, угодно, Фрицель? — спросил он, беря уголек из очага и разжигая потухшую трубку.

Затем, увидев Сципиона, он стал задумчиво разглядывать его, пуская большие клубы табачного дыма.

Я чуть-чуть приободрился и сказал:

— Папаша Шмитт, они насели на меня, чтобы я попросил у вас санки — спуститься с Альтенберга.

Старый солдат стоял перед пуделем, улыбался и подмигивал. Вместо ответа он почесал за ухом, приподняв колпак, и спросил меня:

— Собака-то ваша, Фрицель?

— Да, папаша Адам. Это собака женщины, которую мы приютили.

— Вот оно что! Надо полагать, собака солдатская. Она, должно быть, знает военное дело.

Сципион настороженно смотрел на нас, а папаша Адам, вынув трубку изо рта, сказал:

— Ясно, собака полковая. Она похожа на старика Михеля, который был у нас в полку в Силезии.

И вдруг, взмахнув трубкой, он крикнул:

— Встать под ружье! — да так громко, что вся его хибарка загудела.

Но каково же было мое изумление, когда Сципион сел на задние лапы, свесил передние и застыл, как подобает настоящему солдату!

— Ха-ха-ха! — расхохотался старик. — Так я и знал!

Все мои приятели вернулись. Одни смотрели через полуотворенную дверь, другие — в окошко. Сципион не двигался, а папаша Шмитт, который казался прежде таким угрюмым, совсем развеселился и снова приказал:

— Слушать команду к маршу!

И он стал отступать, гремя деревянными башмаками, громко крича и подражая барабанному бою:

— Шагом марш! Там-трарарам-там… Р-раз… два… Р-раз… два!

И Сципион стал маршировать! Вид у него был удивительно серьезный, длинные мохнатые уши свисали, а хвост торчал трубой.

Да, это было чудесно! Сердце у меня готово было выпрыгнуть из груди!

А ребята, стоявшие за дверью, просто остолбенели от восторга.

— Смирно! — крикнул Шмитт, и Сципион остановился.

Я и думать забыл о санках; я так гордился талантами Сципиона, что мне хотелось поскорее побежать домой и сообщить дяде: «Собака у нас ученая!»

Но Ганс Аден, Франц Сепель и все остальные ребята, ободренные тем, что у старого солдата хорошее расположение духа, вошли в комнату и были вне себя от восторга; они топтались у дверей, держа под мышкой вязаные колпаки.

— На место, вольно! — приказал папаша Шмитт, и Сципион встал на все четыре лапы.

Он затряс головой и, скребя затылок задней лапой, словно говорил: «Вот уже минуты две, как меня грызет блоха, но чесаться под ружьем не положено!»

Я просто онемел от радости, глядя на все это, и даже не решался окликнуть Сципиона из боязни обидеть его. Но он сам подошел ко мне и скромно стал рядом, что доставило мне несказанное удовольствие: я просто вообразил себя фельдмаршалом во главе своих армий! Все остальные ребята мне завидовали!

Папаша Шмитт с умилением смотрел на Сципиона; видно было, что пудель напомнил ему старое доброе время, полковую жизнь.