Тереза

Немного погодя мы подошли к заброшенной черепичной мастерской — ведь зимой редко обжигают черепицу — и прихватили несколько кирпичей. Затем поднялись по лугу, перелезли через изгородь почты, покрытую инеем, и очутились прямо перед большими кучами навоза позади конюшни и сарая. Уже издали мы увидели воробьев, усевшихся рядком на самом краю крыши.

— Я же говорил тебе! — сказал Ганс. — Послушай… послушай!..

Минуты через две мы расставили ловушки между навозными кучами, порасчистив снег. Ганс, срезав веточки, осторожно приладил черепицу, а вокруг разбросал зерно. Воробьи сидели на крыше и сверху молча наблюдали за нами, чуть поворачивая головки. Ганс Аден поднялся, вытирая нос обшлагом рукава, и, прищурившись, наблюдал за воробьями.

— Готово, — произнес он вполголоса. — Вот они все сюда и слетят.

Мы вошли в сарай, полные надежд. И в тот же миг вся стая улетучилась. Мы ждали, что они прилетят снова, и просидели до четырех часов, съежившись за снопами соломы, но так и не услышали воробьиного чириканья. Воробьи разгадали наши намерения и улетели подальше, на другой конец селения.

Посудите сами, как нам было досадно! Ганс Аден, несмотря на свой покладистый характер, был вне себя от негодования, а я уныло раздумывал: что за глупая затея — ловить воробьев зимой, когда они кожа да кости, — ведь надо целых четыре воробья на один глоток!

Наконец, устав ждать, мы под вечер вернулись в селение: шагали по большаку, дрожа от стужи, засунув руки в карманы, с мокрыми носами, нахлобучив колпаки до ушей, — словом, в самом жалком виде.

Когда я вернулся домой, уже совсем стемнело. Лизбета готовила ужин, но мне было неловко рассказывать ей о том, как нас провели воробьи, поэтому я, против обыкновения, не вбежал в кухню, а осторожно открыл дверь в комнату, погруженную в темноту, и бесшумно уселся за печкой.

Все было тихо. Сципион спал под креслом, свернувшись клубком, а я с четверть часа отогревался, слушая, как гудит пламя. Я думал, что госпожа Тереза спит, но вдруг она окликнула меня ласковым голосом:

— Это ты, Фрицель?

— Да, госпожа Тереза, — ответил я.

— Ты греешься?

— Да, госпожа Тереза.

— Ты, верно, очень озяб?

— О да!

— Что же ты делал после обеда?

— Ставил ловушки на воробьев вместе с Гансом Аденом.

— Вот что! И много поймали?

— Нет, госпожа Тереза, немного.

— Сколько же?

Мое сердце обливалось кровью при мысли, что придется сказать этой достойной женщине о нашей неудаче.

— Верно, каких-нибудь двух-трех, Фрицель?

— Нет, госпожа Тереза.

— Так вы ни одного не поймали?

— Ни одного.

Она замолчала, и я решил, что она глубоко сочувствует нашему горю.

— Да, это прехитрые птицы, — заметила она немного погодя.

— О да!

— У тебя ноги не мокрые, Фрицель?

— Нет, я был в деревянных башмаках.

— Ну что ж, тем лучше. Не огорчайся, в следующий раз тебе повезет.

Пока мы разговаривали, вошла Лизбета, оставив дверь в кухню открытой.

— А, вот и ты! — воскликнула она. — Хотела бы я знать, где ты весь день пропадаешь? Вечно на улице и вечно со своим Гансом Аденом или Францем Сепелем!

— Он ловил воробьев, — сказала госпожа Тереза.

— Воробьев? Хоть бы разок я воробья увидела! — воскликнула наша старая служанка. — Целых три года он каждую зиму бегает за воробьями. Один разочек, и то случайно, он поймал весной старую, общипанную сойку — у нее сил не было летать — и с тех пор воображает, будто все небесные пташки так и полетят к нему в руки.

Лизбета смеялась. Она села за прялку у кровати нашей больной и снова заговорила, смачивая палец в чашке:

— Ужин у меня готов. Когда приедет господин доктор, только накрою на стол, и всё… Да, о чем же я сейчас рассказывала вам?

— Вы рассказывали о здешних рекрутах, мадемуазель Лизбета.

— Ах да… Как началась эта проклятая война, забрали всех деревенских парней — и верзилу Людвига, сына кузнеца, и коротышку Кристеля, и Ганса Тернера, и многих других. Они отправились с пением — кто пешком, кто верхом. Приятели провожали их до Киршталя, до харчевни папаши Фрица, по дороге в Кайзерслаутерн. Да, хорошо они пели, но это не мешало им горько плакать, глядя на колокольню Анштата. Коротышка Кристель все обнимал Людвига да спрашивал: «Когда же мы снова увидим Анштат?» А тот отвечал: «Э, да не стоит об этом думать. Господь бог там, наверху, спасет нас от республиканцев, накажи их бог». Они оба рыдали, а старый сержант, присланный за ними, твердил: «Вперед!.. Смелей!.. Ведь мы мужчины». Нос у него был красный от выпивок с нашими рекрутами. Верзила Ганс Тернер, за которого была просватана Роза Мутц, дочка сельского стражника, все кричал: «Ну, еще стаканчик, еще стаканчик!.. Может быть, в последний раз едим кислую капусту!»

— Бедный парень! — заметила госпожа Тереза.