Тереза Ракен. Жерминаль

Уже несколько дней Этьен был весьма озабочен. Плюшар слал письмо за письмом, — предлагал приехать о Монсу и подогреть рвение забастовщиков. Речь шла о созыве частного собрания под председательством Плюшара; а за этим планом, несомненно, таилась мысль, воспользовавшись забастовкой, привлечь к Интернационалу углекопов, пока еще относившихся к нему недоверчиво. Этьен опасался огласки, но, вероятно, все-таки согласился бы на приезд Плюшара, если бы Раснер не ополчился против этого вмешательства. Несмотря на все свое влияние, Этьен, как человек молодой, должен был считаться с кабатчиком: ведь заслуги Раснера перед углекопами были более давними, и среди посетителей «Выгоды» у него имелось много приверженцев. Поэтому Этьен колебался, не зная, что ответить Плюшару.

В понедельник, в четвертом часу дня, когда Этьен сидел один в нижней комнате с женой Маэ, из Лилля опять пришло письмо. Сам Маэ, томясь праздностью, отправился на рыбалку, — если бы ему удалось поймать в канале перед шлюзом хорошую рыбу, ее продали бы и на вырученные деньги купили хлеба. Старик Бессмертный и Жанлен только что ушли из дому попробовать, как им служат ноги, которые доктор основательно починил; младшие дети ушли с Альзирой, — теперь она по нескольку часов в день проводила на терриконе, собирая осколки угля. Мать сидела у еле тлевшего огня, не решаясь разжечь его как следует, и, выпростав из расстегнутой кофты грудь, свисавшую чуть ли не до пояса, кормила Эстеллу.

Когда Этьен, прочтя письмо, сложил листок, она спросила:

— Ну как? Хорошие вести? Пришлют нам денег?

Этьен отрицательно покачал головой, она продолжала:

— У меня ум за разум заходит. Как прожить эту неделю!.. А все равно надо держаться. Когда люди знают, что правда на их стороне, это придает им духу, и в конце концов они всегда своего добьются, верно?

Теперь она, по зрелом размышлении, стояла за то, чтобы продолжать забастовку. Конечно, лучше было бы, не прекращая работы, заставить Компанию поступить справедливо. Но раз работу прекратили, нельзя ее возобновлять, пока не добились справедливости. Тут она была непримирима. Лучше сдохнуть с голоду, чем делать вид, будто ты виноват, тогда как ты совершенно прав!

— Ах! — воскликнул Этьен. — Хоть бы разразилась холера да избавила нас от всех этих эксплуататоров, от воротил, которые верховодят в Компании!

— Нет! Нет! — возразила жена Маэ. — Никому не надо желать смерти. Нам от этого легче не станет, на их месте другие мучители окажутся… Я вот хочу только одного: чтобы нынешние хозяева образумились, и я думаю, так и будет, — хорошие люди повсюду есть… Вы ведь знаете, я с вашей политикой не согласна.

В самом деле, она обычно была недовольна пылкими речами Этьена, находила, что он задира. Требовать, чтобы за труд платили правильную цену, по справедливости, — это хорошо; но к чему еще приплетать сюда всякую всячину, винить буржуа и правительство? Зачем вмешиваться в чужие дела? За это тебе же и надают тумаков. Но она уважала Этьена — парень непьющий и аккуратно платит за свое содержание сорок пять франков в месяц. Раз мужчина ведет себя порядочно, остальное ему можно и простить.

В тот день Этьен заговорил о Республике, которая всем даст хлеба. Но его хозяйка покачала головой, — ей крепко запомнился злополучный сорок восьмой год, когда они с мужем только что поженились и до того нуждались, что все с себя спустили до нитки. Она рассказывала мрачным тоном о пережитых бедах, уставив глаза в одну точку, сидя в расстегнутой кофте, а малютка Эстелла спала на коленях у матери, не выпуская из ротика грудь. Поглощенный своими мыслями, Этьен машинально смотрел на эту огромную мягкую грудь, белизна которой резко отличалась от нездорового, желтоватого цвета лица.

— Ни гроша не было, — говорила она, — есть нечего, а все шахты остановились. Чего там! Как тогда бедняки с голоду мерли, так и теперь то же самое делается!

Но тут отворилась дверь, и оба онемели от изумления: вошла Катрин. После своего бегства с Шавалем она еще ни разу не появлялась в поселке. От волнения она даже позабыла затворить дверь и, вся дрожа, молча стояла у порога. Она рассчитывала, что застанет мать одну, а при виде Этьена у нее вылетело из головы все, что она дорогой придумала сказать.

— Тебе что тут надо? Зачем пришла? — крикнула мать, даже не вставая со стула. — Не хочу тебя больше видеть. Убирайся!

Катрин попыталась вставить слово:

— Мама, я кофе и сахару принесла… для ребятишек… Я заработала… На сверхурочной… вот и подумала о них…

Она достала из карманов два кулька — фунт кофе и фунт сахара и, осмелев, положила их на стол. Забастовка на Ворейской шахте пугала ее, ведь на шахте Жан-Барт все еще работали, и она решила хоть немного помочь родителям, якобы желая побаловать ребятишек. Но ее заботы не обезоружили мать, она сказала:

— Чем сласти приносить, лучше бы оставалась в семье да на хлеб для нас зарабатывала!