Тереза Ракен. Жерминаль

Теперь нужно было пробежать добрых пять километров. Но людей поддерживал такой пламенный порыв, что ни один словно и не чувствовал, как мучительно он устал, как болят у него стертые в кровь ноги. Шествие все увеличивалось, в хвосте двигались люди из рабочих поселков, присоединившиеся по дороге. Когда перебрались через канал по мосту Магаш и подошли к шахте Виктуар, собралось две тысячи человек. Но к тому времени пробило три часа, смена кончилась, под землей никого не осталось. Излив свое разочарование в бесплодных угрозах, забастовщики могли только встретить обломками кирпичей проходчиков, плотников, разборщиков, ремонтных рабочих, явившихся на смену углекопам. Атакованные бросились врассыпную. Опустевшая шахта принадлежала теперь забастовщикам. И, разъярившись из-за того, что изменники скрылись и некому надавать оплеух, они обрушились на неодушевленные предметы. Прорвался ядовитый гнойник злобы, постепенно нараставшей ненависти. Годы и годы голодного существования породили жажду отомстить виновникам резней и разрушениями.

За сараем Этьен заметил грузчиков, нагружавших телегу углем.

— Вон отсюда сию же минуту! — крикнул он. — Ни одного куска угля не выпустим!

По его приказу прибежала целая сотня забастовщиков, грузчики едва успели скрыться. Испуганных лошадей выпрягли, кольнули в круп, и они ускакали; телегу опрокинули, сломали оглобли. Левак в исступлении рубил устои мостков, по которым в сортировочную возят вагонетки с углем. Столбы не поддавались, тогда ему пришла мысль снять рельсы, разобрать рельсовый путь на всей площадке шахты. И вскоре все принялись за эту работу. Вооружившись ломом и пользуясь им, как рычагом, Маэ срывал рельсовые подушки. А тем временем Горелая, увлекая за собою женщин, ворвалась в ламповую; тотчас они замахали там палками, и пол усеяли осколки стекла и обломки разбитых ламп. Жена Маэ, разъярившись, била палкой так же неистово, как и жена Левака. Все выпачкались маслом, выливавшимся из ламп, и Мукетта, вытирая руки о юбку, с хохотом кричала, что все «перемаслились». Жанлен для забавы вылил ей масло из лампы за шиворот.

Но месть не насыщала пустого желудка. Голод терзал людей все больше. И снова разнесся жалобный вопль:

— Хлеба! Хлеба! Хлеба!

У самой шахты бывший штейгер держал лавочку. Вероятно с перепугу, он все бросил и убежал. Когда женщины возвратились из ламповой, а мужчины кончили разбирать рельсы, все бросились громить лавочку и тотчас сорвали ставни. Хлеба там не оказалось, только два куска сырого мяса и мешок картошки. Но при разгроме нашли пятьдесят бутылок можжевеловой водки, и она исчезла мгновенно, словно капля воды, упавшая на песок.

Этьен вновь наполнил свою опустевшую фляжку. Постепенно им овладело опьянение, тяжелое опьянение голодного человека; его бледные губы кривились в злобной усмешке, обнажавшей оскал острых зубов. Вдруг он заметил, что Шаваль убежал, воспользовавшись суматохой. Этьен выругался, крикнул, сбежались люди, нашли и схватили беглеца — он спрятался вместе с Катрин за штабелями крепежного леса.

— Ах ты сволочь! Боишься, как бы тень на тебя не упала! — вопил Этьен. — Ведь ты сам в лесу кричал: «Пускай машинисты при насосах забастуют и остановят откачку воды!» Хочешь теперь нам напакостить?.. Ну нет, негодяй! Мы сейчас вернемся в Гастон-Мари, и ты сам сломаешь насос! Да, сломаешь! Черт тебя дери! Я тебя заставлю сломать!

Он был пьян, он теперь подбивал товарищей сломать насос, который спас от разрушения несколько часов назад.

— В Гастон-Мари! В Гастон-Мари!

Раздался довольный рев, все ринулись на дорогу; Шаваля схватили за плечи, толкали, подгоняли, а он все требовал, чтобы его отпустили помыться.

— Уходи ты отсюда! — кричал Маэ дочери, когда она кинулась вслед за любовником.

Но теперь Катрин не отставала ни на секунду, только бросила на отца горящий взгляд и побежала дальше.

Полчище голодных людей вновь понеслось по равнине и, повернув вспять, помчалось по длинным, прямым дорогам, по ровным, широким пашням. Было четыре часа дня, солнце спускалось, и по замерзшей земле вытягивались тени бегущих людей, повторяя их яростные жесты.

Не доходя Монсу, опять свернули на Жуазельскую дорогу и, для сокращения пути, пошли не через Коровью развилку, а мимо ограды Пиолены. В это время супруги Грегуар отсутствовали: они решили навестить нотариуса, а затем отправиться на обед к Энбо, где должны были встретиться с дочерью. Усадьба, казалось, спала: дремала ее пустынная тополевая аллея, ее оголившийся огород и плодовый сад. Ничто не шевелилось в доме, в запертых окнах запотели изнутри стекла, — как видно, в комнатах было тепло; от этой глубокой тишины веяло уютом и благоденствием, чувствовалось, что в усадьбе патриархальные, мирные нравы, что владельцы ее спокойно спят, вкусно едят, наслаждаются своим счастьем благоразумных и состоятельных людей.

Не останавливаясь, забастовщики бросали мрачные взгляды на все, что виднелось за решетчатыми воротами усадьбы, и на глухие стены ограды, утыканные вверху острыми осколками бутылок. Опять раздались крики:

— Хлеба! Хлеба! Хлеба!