Тереза Ракен. Жерминаль

Золя работал увлеченно. «Я очень доволен психологическим и физиологическим романом, который я скоро опубликую в «Обозрении XIX века»… Мне кажется, я вложил в этот роман свою душу и плоть. Боюсь даже, что вложил в него слишком много плоти и вызову волнение у господина имперского прокурора. Ну что ж! Несколько месяцев тюрьмы меня не пугают» (из письма к А. Валабрегу от 29 мая 1807 г.). Работу над рукописью Золя закончил 4 сентября 1867 года.

После неоднократных оттяжек Арсен Уссей наконец решился опубликовать роман, но не в «Обозрении XIX века», а в «Артисте», в августовском, сентябрьском и октябрьском номерах.

Отдельное издание «Терезы Ракен», вышедшее 7 декабря 1867 года, тотчас же породило ожесточенную полемику. Буржуазно-охранительная критика ополчилась на роман, в котором она увидела образчик ненавистного ей реализма. «Это книга жуткого реализма… — негодует литературный обозреватель газеты «Ле Пэн» Пеллерен в рецензии от 5 января 1868 года. — Я верю, что книгу ждет успех, но этот успех будет отвратителен. Во всяком случае, я полагаю, что разум лучше использовать для чего-либо другого, нежели создание книг, польза от которых, с точки зрения морали, более чем сомнительна».

«В «Терезе Ракен» есть картины, которые достойны быть выставлены как образцы самого энергичного и самого отталкивающего из того, что может породить реализм», — писал о романе Гюстав Ванеро.

Не менее поверхностно и тенденциозно «Тереза Ракен» была разобрана в статье «Растленная литература» («Фигаро», 23 января 1868 г.), подписанной псевдонимом Феррагюс, под которым выступал буржуазный республиканец Луи Ульбах. «Тереза Ракен», по его мнению, вобрала в себя «все гнилье» «чудовищной школы романистов», к которой он отнес братьев Гонкур, Фейдо и Золя. Ульбах обвинил этих писателей и использовании средств, «которые развращают», в обольщении читателя зрелищем «отвратительного и ужасного», в обращении к самому «низкому… животному инстинкту в человеке». «Что же касается «Терезы Ракен», — негодует Ульбах, — то это скопище кошмаров, превзошедших все ранее известное».

Обвиняя Золя в смаковании отвратительного, безобразного, Ульбах обнаружил свое непонимание и авторского замысла, и объективного звучании романа. Золя и по предполагал описывать нравственные страдания и раскаяние Лорана, как хотелось бы Ульбаху. Лоран для художника не «человек вообще», а тип современного ему эгоиста, у которого «под черепом» таился идеал рантьерского бытия, ради достижения которого он готов использовать любые средства. Текст романа неоднократно подкрепляет замысел Золя: «Угрызения совести носили у него чисто физический характер. Утопленника боялись один лишь расшатанные нервы, его тело, трусливая плоть. Совесть же его отнюдь не участвовала в этих страхах, он ничуть не сожалел, что убил Камилла… он снова совершил бы убийство, если бы решил, что того требуют его интересы».

Приписав всему роману те качества, которые особенно проявились в его финале, как дань увлечения Золя физиологизмом, и Ванеро, и Пеллерен, и Ульбах прошли мимо пропни и сатиры, которые в «Терезе Ракен» сильнее, чем в любом предшествующем произведении, били по буржуазному эгоизму к мещанскому ханжеству.

Разоблачительные стороны романа, его антибуржуазный пафос были тонко подмечены русской революционно-демократической критикой. «Первый роман Золя, обративший на него внимание публики — Thérèse Raquin, — отлично задуманный, но чуждый всякого политического элемента, — писал в некрасовских «Отечественных записках» (1873, № 7) А. Плещеев. — Он построен на психологическом мотиве, несколько совпадающем с мотивом «Преступления и наказания» Достоевского… Драма эта производит тем более сильное впечатлен не, что она совершается среди самой пошлой, буржуазной обстановки, мастерски обрисованной автором. Здесь уже мы встречаем замечательную способность к анализу, энергию, оригинальность формы и обилие характерных деталей, показывающих в Золя большую наблюдательность».

Оценку Плещеева разделял страстный пропагандист творчества Золя в России В. Чуйко. В обширной статье «Современный французский роман» («Искра», 24 мая 1873 г., Да 2!)) Чуйко подчеркивал глубокий характер исследования в «Терезе Ракен» «тех внешних влияний буржуазной среды, которая способствовала развитию таких темпераментов и той мещанской обстановки, которая своим реализмом оставляет такое же глубокое впечатление, как и Madame Bovary Флобера».

У себя на родине Золя встретил поддержку, сочувствие и понимание у самых крупных критиков и писателей эпохи. Виктор Гюго обратился к нему из изгнания: «Дорогой и красноречивый собрат! У Вас точный рисунок, смелые краски, рельефность, правдивость и жизненность, — продолжайте Вашу серьезную работу».

Внимательно следя за развернувшейся атакой на «Терезу Ракен», Гонкуры писали Золя: «На стороне Вашей книги все наши симпатии, мы выступаем вместе с Вамп за идеи, принципы, за утверждение прав современного искусства на Правду и Жизнь».