Теряя Контроль

До этого он играл в «Скайлендера» (прим. видеоигра) и любил покемонов. Где-то на переходе от пятнадцати к шестнадцати он покончил с этим, став женоненавистником и моральным уродом. За двенадцать лет Малкольм усовершенствовался в этом, и теперь он преступник, женоненавистник и моральный урод. Мне интересно, в какой момент он решил стать социопатом.

— Как Софи?

— Она… — я хочу сказать «в порядке», но это не так, и я не вижу смысла притворяться перед ним. — Она вешается там.

— Я могу достать Софи немного травки. У меня есть возможности, — предлагает Малкольм.

Видя мои приподнятые брови, он продолжает:

— Я не ненавижу ее. Думаю, больше нет.

Отец Малкольма оставил его мать и ушел к моей. Если смотреть объективно, я могу понять его антипатию к нам. Но, черт возьми, кто рационален, когда дело касается любви?! Я нет, Малкольм тоже. Никто из нас больше не вспоминает о Митче Хеддере. Он ушел от моей мамы, когда мне было шестнадцать, а Малкольму восемнадцать. Старичок занимался дерьмовой работой, направленной на втирание к женщинам в доверие и разрушение потом их жизней.

Я думаю, Малкольм считает, что отношения для неудачников. Может быть, он прав. Мне никогда не удавалось удержать мужчин.

— Я нашла хорошее место, но мне нужна еще и твоя подпись на договоре. Моего официального заработка не хватает, чтобы убедить арендатора в том, что я смогу платить за квартиру.

— Надо было думать об этом до того, как ты ушла от Керра, Тайни.

Я чувствую себя неловко. Не хочу возвращаться к Йену и даже не из-за поручений Малкольма. Он опасен для меня. Единственное, что я могу сделать — это держаться подальше. В нашем огромном городе с жутким социальным расслоением это будет несложно, особенно если мамино здоровье не будет зависеть от него.

— Софи очень больна, — говорю я Малкольму. — Она хочет отказаться от химиотерапии и просто…

Я не могу говорить. Это ужасные четыре недели.

— Мне нужны эти деньги, Малкольм. Если у нее будет лифт, и мама сможет выходить на улицу, это будет очень много для нее значить.

— Тогда заставь Керра подписать бумаги.

— Он сказал, что ты уже посылал троих, и он им отказал.

— Да ладно?! — Малкольм запихивает еду в рот.

Я ничего не понимаю:

— В чем там вообще проблема?

— Я не знаю, — говорит он с набитым ртом. — Но я выяснил, что если заполучу его подпись, то смогу ему угрожать в будущем.

— Господи, Малкольм! — я втягиваю воздух. — Что за фигня? Ищешь быстрый способ быть сброшенным в Ист-Ривер, я смотрю.

— Посмотри на себя, сестричка. Ты чертова лицемерка. Постоянно воротишь свой нос, словно моя работа недостойна тебя, но при этом денежки ты тоже любишь.

Он толкает мне запечатанный конверт и пачку денег, перетянутых резинкой.

— Это все для моей мамы! — возражаю я.

— Пожалуйста, прибереги свою мораль для кого-нибудь другого. У нас всех есть проблемы с мамами, — горько усмехается Малкольм. — Принеси мне подпись Керра, и я подпишу тебе что угодно.

Мне больше нечего сказать. Я глотаю еду, хотя уже не голодна. Возвращение к Йену после его «Иди на хер» — пропащий случай.

Остальные товары Малкольма нужно доставить на Верхний Ист-Сайд, что займет много времени. Но я ценю, что адрес последней посылки близко к моему дому. Думаю, Малкольм не всегда плох.

Я доставляю посылку в миллионный таунхаус в двух кварталах от Пятой Авеню около Гаггенхейма. У хозяина товара волосы в муссе, а воротник в помаде. Я не думала, что такое бывает в реальности. Думала, это из сказок старых жен, созданных для того, чтобы отвадить мужчин от измен. Хотя, судя по виду этого парня, они довольно неэффективны.

Он открывает коробку прямо при мне, вытряхивая противозачаточные и пачку презервативов. Экстази. Я качаю головой.

— Передай Малкольму спасибо.

— Передам.

Парень протягивает мне десятидолларовую купюру и подмигивает:

— Если тебе станет скучно, приходи и опробуй все это со мной. Я не против новеньких.

Я закусываю губу, потому что это один из клиентов Малкольма, и мне платят за такие разговоры, всегда идущие вдобавок к нелегальным товарам.

— Спасибо, но я занята, — вру я. — Мой парень такой неандерталец!

Я оглядываюсь, словно за мной следят:

— Да он бесится, когда я просто с другим парнем говорю!

Клиент осматривается, медлит несколько секунд и уходит, хлопая дверью.

Я иду домой. Движения становятся все более автоматическими. Я не горю желанием попасть домой. Не хочу видеть ее боль, но каждый день есть вероятность, что тот поцелуй с утра был последним.

В квартире ни звука, только посапывание мамы. Я вздыхаю от облегчения и оставляю велосипед в коридоре.

Чувствую себя виноватой. Я должна хотеть, чтобы она проснулась, и мы поговорили обо всем, о ее самочувствии, о том, что будем делать в субботу. Химиотерапия в понедельник, поэтому в субботу мы можем сходить куда-нибудь.

Мы должны сходить в зоопарк и поесть мороженого.

Захожу в спальню. Мама быстро засыпает, на груди у нее лежит раскрытая книга. Я подкрадываюсь на цыпочках и осторожно убираю книгу. Кладу закладку и выключаю светильник. Наклоняюсь, чтобы поцеловать.