Теряя веру. Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни

Начать проще не с того, что заменило мне веру, а с того, что ушло вместе с ней. Исчезло постоянное тягостное недоумение перед тем, что же происходит в мире. Без переменной под названием «Бог» уравнение жизни стало более понятным. Я больше не бьюсь над неразрешимыми загадками, преследовавшими меня в годы веры. К. С. Льюис писап: «Бог шепчет нам в наших удовольствиях, вслух говорит с нашей совестью, но Он кричит в нашей боли — его Его мегафон, чтобы слышал оглохший мир». Одно из многочисленных апологетических изречений, которые теперь кажутся мне совершенно бессмысленными. Почему об удовольствиях Бог шепчет, а страдания использует как мегафон? Есть в этом что-то нездоровое.

Порой тяжело сознавать, что ты одинок во Вселенной и у тебя нет защитника. Я ощущаю это на себе, иной раз — по самым пустячным поводам. Например, недавно мне случилось подхватить какой-то на редкость мерзкий желудочный грипп. Несколько часов я не выходил из ванной: в перерывах между приступами рвоты лежал, скорчившись, на кафельном полу — не было даже сил вернуться в постель. Дрожа, обливаясь потом, страдая от жестокой боли в желудке, я начал опасаться, что болен серьезно, может быть, даже смертельно. И вдруг поймал себя на том, что молюсь — просто на случай, если насчет Бога я все-таки ошибся.

— Боже, — молил я, — если Ты все-таки есть, пожалуйста, пусть мне станет лучше! Да, я от Тебя отвернулся, но сейчас мне очень нужна Твоя помощь! Прости меня, Господи, пожалуйста!

Немедленного исцеления не случилось, но после этого случая я очень хорошо понял поговорку: «В окопах атеистов не бывает». Интересно, если я в самом деле смертельно заболею, что произойдет с моей духовной жизнью?

В законах природы, совпадениях и случайностях смысла больше, чем в божественном вмешательстве. Один мой друг пришел к тем же выводам, что и я; однако для него, по его словам, это стало «психологической катастрофой». Он едва не сошел с ума, осознав, что никакой любящий Бог не охраняет его детей. У меня здесь есть преимущество: я писал о религии. Мне пришлось познакомиться со многими благочестивыми христианами, потерявшими детей. И не нашлось никаких свидетельств, статистических или каких-либо иных, что дети, за которыми присматривает Бог, в большей безопасности, чем дети неверующих. По этому поводу мне вспоминается атеистический стикер на автомобильном бампере: «Сегодня умерло от голода двадцать тысяч детей. Почему ты думаешь, что Бог ответит на ТВОИ молитвы?»

По крайней мере теперь, когда я сталкиваюсь с горем и несправедливостью (сегодня, когда я писал эти

строки, умер от опухоли мозга чудесный трехлетний малыш — сын моего преподавателя гитары), я понимаю: это случайность. Никакой Бог не сидит на небесах сложа руки, глядя, как умирает ребенок. Просто в жизни случаются трагедии, и нельзя предсказать, на кого обрушится несчастье, а кого оно минует. Это куда более реалистичный и понятный ответ.

То, что обещает нам Библия — мир и спокойствие, — я обрел в куда большем объеме, став неверующим. При этом моя этика и нравственные ценности не изменились. Я привык считать свои врожденные представления о добре и зле каким-то даром Божьим. Теперь я вижу в них продукт десятков тысячелетий эволюции, закодированный в моем ДНК, призванный обеспечить выживание моей семьи и меня самого. Человек, у которого нет совести и нет способности отличать дурное от доброго, — это не атеист, а социопат.

Будучи верующим, я старался жить по принципам, описанным в Библии (точнее, в «светлых» ее частях). И с тех пор, как потерял веру, ничего не изменилось. В целом я по-прежнему стараюсь следовать тем же идеалам, принципам и ценностям — естественным, как мне думается, для любого человека. По-прежнему я порой уклоняюсь от избранного пути, но теперь не виню в этом дьявола. Если мне случается поступить дурно — виной тому мой собственный эгоизм или недомыслие, на время взявшее верх над здравым смыслом, опытом и самообладанием. Откровенно говоря, поведение мое с «христианских» времен не сильно изменилось. Во многом я сталкиваюсь с теми же проблемами. По-прежнему часто тревожусь. Слишком долго помню зло. Слишком легко вру, особенно в мелочах. Пью больше, чем следовало бы. Раздражаюсь по пустякам на детей. И так далее, и так далее.

Ушло лишь «плацебо» — представление о том, что вера должна сделать меня лучше, защищать, направлять на путь истинный и в конечном счете привести на небеса. Это «плацебо» перестало действовать давным-давно. И когда я признался себе в том, что для собственного успокоения кормлю себя сахарными пилюлями, меня охватило облегчение. Мои растущие сомнения в христианстве не были знаком слабости, недостатка веры или нападений дьявола. Я просто медленно, сам того не сознавая, двигался в сторону истины.