Теряя веру. Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни

— У этой девушки дурная слава, — уверял он на испаноязычном телеканале, объясняя, почему Рита подала против священников и архидиоцеза Лос-Анджелес иск на пятнадцать миллионов долларов. — Известно, что она соблазняла даже мальчиков-алтарников!

Сама Рита утверждала (хотя для дела это не имеет значения), что до знакомства со священниками была девственницей. Так или иначе, едва ее гражданский иск был принят к рассмотрению, все семеро исчезли из своих приходов. В дальнейшем церковные власти убеждали Тамайо остаться на Филиппинах, чтобы не попасть под уголовное преследование и сохранить в тайне тот факт, что архидиоцез продолжает выплачивать ему жалованье. Иск Риты был отклонен за истечением срока давности. Никто из ее предполагаемых насильников не понес наказания.

В 1991 году Тамайо, нарушив распоряжения архидиоцеза, вернулся в США и публично извинился перед Ритой. В 1996 году он умер.

Такова история Риты; но тем вечером в Лонг-Бич, в кабинете психотерапевта, мы выслушали эту историю из уст ее матери, объятой горем и гневом. В слезах, с сильным испанским акцентом рассказывала она, как была польщена тем, что отец Генри проявляет интерес к ее дочери. Она верила: отец Генри послан им Богом. Горько плача, мать Риты вспоминала о том, как отсылала дочь к отцу Генри по вечерам, даже когда девочка умоляла позволить ей остаться дома. Она верила, что наставник ее дочери — человек Божий.

— Почему я не поняла, что происходит? — восклицала она, и ее рыдания разрывали мне сердце. — Зачем снова и снова толкала ее в руки этого негодяя? — Лицоее искажала смертельная мука. — Как они могли такое с нами сотворить?!

Никогда я не видел такой острой, невыносимой боли. Со времени последнего изнасилования прошло почти двадцать лет, но мать переживала свою вину, свое предательство так, словно все это произошло вчера. Сердце мое сильно билось, на глаза наворачивались слезы. Мне было стыдно. Я ничем не заслужил такого доверия и чувствовал себя вуайеристом, подглядывающим за чужой трагедией. Я не поднимал глаз. А Рита гладила мать по спине и повторяла: все хорошо, все прошло, все уже позади.

То, что я узнал в тот вечер о священниках-насильниках и их жертвах, очень помогло мне в работе несколько месяцев спустя, когда о «католическом секс-скандале» заговорили все американские СМИ. И по сей день рассказы пострадавших преследуют меня и не дают покоя.

Я узнал: хотя сексуальное насилие само по себе ужасно, самое страшное ждало пострадавших позже — у руководителей церкви, к которым они обращались за помощью. Вместо защиты и справедливости дети и их родители получали обвинения и угрозы. Их очерняли, называли лжецами и дурными католиками — ведь хороший католик никогда, Ни за что не навлечет скандал на свою Церковь! Как правило, жертвам и их семьям сообщали, что они — первые, кто обратился с жалобами на поведение этого священника, хотя часто это было ложью. Руководители церкви, по словам Риты Милла, вели себя гак, как будто «Бога не боялись». Сидя в кругу пострадавших и слушая их рассказы, я не мог понять, почему любой епископ, услышав, что его подчиненный совратил ребенка, не хватается немедленно за телефон, не звонит в полицию, не отстраняет священника от служения до конца светского и церковного расследования... Однако такого не бывало практически никогда.

Еще я узнал, что обычные газетные термины «сексуальное домогательство» и «совращение» слишком мягки для того, что произошло с большинством этих людей на самом деле! (Впрочем, церковь боится и этих терминов: вместо них она использует поистине оруэл-ловский лексикон — «нарушение границ» и «неподобающее поведение».) Освещая католический секс-скандал, я тщетно убеждал редакторов использовать прямые и четкие определения, хотя бы такие, как «содомия» или «изнасилование детей». Эти слова из моих материалов всегда вычеркивались. Считалось, им не место в газете для всей семьи. Я же полагал: наши читатели — взрослые люди и имеют право знать, что произошло на самом деле. «Развращение», «сексуальное домогательство» — эти слова применимы и к ребенку, которого просто потрогали через одежду. Это плохо, но не идет ни в какое сравнение с насильственным сексом с детьми. Я всегда пола1^ал, что паства должна знать, что именно вытворяли ее «отцы» — тогда, быть может, у нее пропадет охота за них заступаться.

В 2003 году, рассказывая о том, как несколько женщин обвинили Арнольда Шварценеггера, тогда кандидата в губернаторы Калифорнии, в непристойном поведении и сексуальных домогательствах, редакция «Таймс» заняла по отношению к сильным выражениям куда более мудрую позицию.

Так, в «Таймс» писали, что, по словам одной из женщин, Шварценеггер «прошептал ей на ухо: «А тебе когда-нибудь язык в [анус] засовывали?» В другом разделе той же статьи официантка рассказывает о том, как Шварценеггер тронул ее за руку. «Я наклонилась к нему, — вспоминает она, — и он сказал вполголоса: «Сделай кое-что для меня». Я подумала, может быть, принести ему еще хлеба. А он продолжал: «Сходи в туалет, засунь палец себе в [влагалище] и принеси мне».