Теркин… снова на войне

И спокойно с ним ходить

Целый день,

Без остановки,

Потому как без воды

Нет во рту твоем слюны,

И не плюнешь тому в рожу,

Кто вдруг скажет — ерунда

Эта ваша вся жара…

Хуже, если это степь,

Не сыскать тебе там тень,

Нет лесочка,

Нет кусточка,

Не укрыться

Под листочком,

Как козявке иль жучку.

Кабы тень хоть с пятачок —

Я б туда тотчас залег.

Пусть сложиться,

Пусть согнуться,

Черепахою втянуться,

От лучей, что жгут насквозь,

Прожигая даже кость.

Но не бывает той тени,

Когда ты идешь в степи.

А солнце

Жару

Поддает,

Будто блинчики печет,

Как безумный кочегар,

Раздувая в печи жар.

Ладно если вдруг река,

Ручеек,

Хотя бы лужа,

Чтобы пасть туда ничком,

Охладится и напиться,

Даже если та водица

По санпину не годится,

Будет с грязью и душком.

Та вода, она спасенье,

Для того, кто шел пешком

Под палящими лучами,

По степи,

Как по огню,

Так, что пятки прижигало

Сквозь обувочку ему.

Высыхая,

Умирая,

Шли солдаты, вспоминая,

Про колодец во дворе.

Про прозрачную, простую,

Ту, что бьет из-под земли,

Ледяную, ключевую,

Воду в близком роднике.

А оттуда потянулось —

Вот колодец,

Вот крыльцо,

На крыльце стоит старушка,

С добрым, ласковым лицом

И протягивает кружку

С деревенским молоком,

Что из погреба достала…

— Пей, сыночек…

Так бывало,

В жаркий полдень,

В самый зной,

Побежишь скорей домой,

Что б испить воды холодной,

Из кувшина,

Иль ведра,

Что поднял ты из колодца,

Зачерпнув ее со дна.

Тянешь руки,

Тянешь губы,

Чтобы сделать хоть глоток…

А вода та… кипяток!

— Да ты никак сомлел, браток!

Наклонились, потрясли,

Растянули плащ-палатку,

Что б от солнца защитить,

Влили в рот воды из фляги…

— Не помрет, так будет жить!

И опять идет пехота,

И опять шагает взвод,

Прокаленный, пропеченный,

Весь на солнце закопченный,

Черный,

Страшный.

Но живой.

— Может так…, но холод — злей.

Завывает, наметает,

Бьет снежинками в лицо.

В рукава снежок кидает,

Нос и уши обмерзают,

И белеет все лицо.

Холод — это вам не теща,

Это хуже во сто крат,

Кабы теща, да с блинами,

Был бы этой теще рад.

Пар валит над головами,

Ноги бьют, как на параде,

По промерзшей в лед земле.

И мороз тот пробирает,

Под шинельку залезает,

Как холодная змея,

Обвивая вкруг тебя.

— По дороге это что,

На дороге бьются ноги,

Без дороги —

Маета.

Коль вокруг по грудь сугробы,

И не видно ни черта.

Когда лезешь по сугробам,

Морда — в лед,

А сам в поту,

Что по волосам стекая,

Замерзает на лету.

Вкруг сосульки

Обвисают,

На свету огнем сверкают,

Чисто елка

В Новый год.

Рукавицы, как култышки,

Потому что все в ледышках,

Даже ложку не возьмешь,

Но если ею припечатать —

То легко слона убьешь.

На штанах сплошная корка,

Не потянешь тут носок,

Словно ты, как Буратино,

Весь сколочен из досок.

Будто в гроб тебя одели,

По краям заколотив,

Только там лежишь в могиле,

А здесь шагаешь и бежишь.

— Это верно, это так,

Тот мороз — врага похуже,

Если в поле, если стужа,

И метет вокруг метель,

Так устал —

Себя не чуешь,

Чуть присядешь на сугроб,

Не заметишь, как уснешь.

А уснув, уж не проснешься,

Станешь глыбой ледяной,

Чтобы в гроб тебя засунуть,

Впору разбивать киркой.

— Развести костер?

— Нельзя,

Обнаружат, просчитают,

И тяжелым приласкают.

Прилетит издалека

На тепло,

Ударит точно,

Может прямо в котелок,

Кипятили где чаек.

— А блиндаж?

— Не ко двору,

Пока мерзлый грунт продолбишь,

Все сосульки разморозишь,

Но закончишь лишь к утру.

— Что ж, придется нам тогда,

Обходиться без тепла,

Прыгать, бегать и орать,

Спать друг другу не давать,

Или вместе завалиться,

Плащ-палатками накрыться.

Сверху нагрести снежок

И сменяться постоянно,

Прикорнув хоть на часок.

Те, кто в центре — там жара,

Те, кто с краю — замерзают,

А потом переползают,

Так кантуясь до утра…

Замолчали, вспоминая,

Тут у каждого свой счет —

За дожди, что поливали,

Разливаясь как потоп,

За снега, что засыпали,

Аж под бруствер твой окоп,

За жару, где высыхали,

Но шагали

И шагали,

Под собой не чуя ног…

— Не грусти,

Живи, пехота,

В дождь ли, в снег или в жару.

Помирать нам неохота от погоды,

Не к лицу.

Мы не барышни какие,

Что б от холода пропасть,

Нам с тобой еще, пехота,

Воевать и воевать.

Наша смерть совсем иная,

Где метель метет стальная,

Где огонь — как в том аду,

И лужи крови высыхают,

Черной коркой на ветру.

Этот климат наш с тобою,

Что гражданским не понять,

Тем, что с зонтиками ходят,

Обходя сторонкой грязь.

В той погоде,

Нам с тобою,

Надо выжить,

Чтобы жить.

Или помереть героем,

Если головы сложить.

Письмо домой

Я опять про ту деревню,

Где стоит, не кособок,

Ладно скроен,

Крепко сложен,

Дом с полудюжиной окошек,

И скамеечка при нем.

На скамье сидит старушка,

Рядом — все ее подружки,

И в руках у той старушки,

Треугольное письмо.

— Вот, он пишет,

Мой сынок.

Что вернется,

Выйдет срок,

Потому как служит справно,

На ответственном посту,

В продуктовом он складу.

И читает по слогам,

Потому как выступает

На глазах ее слеза.

— «Все нормально,

Все в порядке,

Так служу,

Как никогда,

Только скучно иногда.

День-деньской

Лежишь в кровати,

Обминая все бока,

Не вздремнешь —

Уж отоспался,

За сегодня и вчера.

Тут не служба —

Красота».

— Как питаешься, сынок?

Чай не сахар ваш паек?

— «Все с питанием нормально

Рацион здесь первый класс,

Не перловка и не пшенка,

А блюда словно на заказ,

Потому вокруг продукты,

Снизу аж до потолка.

И сгущенка, и тушенка,

И еще окорока.

Коньячок для начсостава,

На закуску колбаса,