Тернистый путь

Могу ли из дома уйти с нелюбимым?
Твоею любовью Мария жива!
Я жду, мой желанный, я жду, Дударай.
В тоске мое сердце. Ты где? Приезжай!
Тебя обниму я руками за шею.
Не любишь — так руки ты сам отсекай!
Зовусь я Мария, Егорова дочь.
Один, Дударай, ты мне можешь помочь!
Ах, если покинешь за то, что чужая,
Пускай меня скроет могильная ночь!
Уж поздно, а ты все не скачешь сюда,
Над нашей любовью нависла беда!
Храни тебя небо от недругов лютых!
Скорей возвращайся ко мне навсегда!
Дудари-дудым,
Для тебя я рождена,
О мой друг любимый,
Дудари-дудым!..

— Сакен исполнял именно вот так!.. — сказал он и отбросил домбру.

На другой день Рахимжан, Бауеттен, мой отец — все двинулись в сторону нашего аула. По дороге завернули в аул Сейдуали, родственника Мадибека, внука известного батыра Байкозы. Посидели у него. В юрте горел огонь, кипел казан, Мадибек вел беседу с Сейдуали. Рядом на подставке, нахохлившись, сидел беркут с покалеченной в схватке с чернобурой лисицей лапой. Сейдуали, бледно-желтый, с пожелтевшими зубами, с маленькой остроконечной бородкой, расспрашивал об Акмолинске, о войне, о белых и большевиках.

— Большевики везде побеждают Колчака. Теперь, наверное, и Акмолинск уже взят… — рассказывал Мадибек.

Сейдуали неожиданно затосковал.

— Если большевики возьмут Акмолинск, то, скажи мне, сын того Сейфуллы снова появится? Испорченный он человек и зловредный. Неужели снова появится?!

Мадибек незаметно толкнул мою ногу, предостерегая, но я не выдержал:

— Уважаемый аксакал, в чем же сын Сейфуллы показал свою зловредность и испорченность?

Сейдуали встрепенулся, указывая на меня, спросил Мадибека:

— Кто это?

— Я из рода Тока… родственник Сакена, сына Сейфуллы.

— Если ты родственник, то должен знать, почему он зловреден. Когда он был в главных, он выгнал из Акмолинского комитета своего близкого родственника аксакала Битабара… Как же он не зловреден, если за один день развел с мужьями сразу восемнадцать женщин? Он не молится богу и утверждает, что пророк Магомет такой же человек, как и все люди!

Мы уехали, не сказав Сейдуали, кто я такой.

— Он тебе высказал все это потому, что не узнал тебя, — смеясь заметил Мадибек.

Ну и хорошо, что не узнал!

В ГОЛОДНОЙ СТЕПИ

Понемногу, редея, кончились зеленые степи Сары-Арки. Постепенно исчез густой ковыль. Появилась серая полынь, низкорослый, серенький колючий кокпек, засохшие кустики боялыча. Возвышенности каменистые, впадины голые, солончаковые… Ни единой живой души…

Мы медленно движемся по этому серому морю. На десяти верблюдах навьючено четыре юрты с утварью. Жена хозяина аула верхом на лошади ведет за собой караван. На верблюдах сидят, завернувшись в худые халаты, старухи и ребятишки. По серым волнам безмолвной пустыни цепочкой, мерно раскачиваясь, идет одинокий караван. Он похож на стадо гусей, плывущее по бескрайнему в серых барашках морю. Рядом с верблюдами едут верхом на лошадях три женщины. То забегая вперед, то отставая, носятся возле каравана четыре собаки. Подгоняя косяк лошадей, едет хозяин аула со своим малышом. Вслед за косяком лошадей гонит отару овец на трехлетке белолицый мальчуган в рваном чекмене и шубе. Впереди каравана едем мы с Мадибеком и пять-шесть всадников.

Ни единой живой души… Нет конца-краю Голодной степи. Сегодня одно и то же, и завтра будет то же самое и послезавтра…

Ночуем у «слепого» колодца. Вмиг сооружаем жилище. Собираем боялыч, который вспыхивает, как порох. Стараемся достать воду из заброшенного колодца. От вкуса воды никто не морщится, не ворчит, лишь бы нашлась она. Быстро вскипает чай. Готово и мясо. Наши лошади с хрустом жуют полынь. Овцы и верблюды до поздних сумерек пасутся вокруг аула. Ночью четыре шалаша похожи на черный комок угля, брошенного в бескрайней безлюдной степи. Подбрасывая в огонь боялыч, теснимся около костра и ведем бесконечные разговоры. Играем на домбре, на гармони. Две маленькие девочки поют. Иногда в свете костра играем в карты…

Дважды мы отбивались от конокрадов, пытавшихся угнать наших лошадей.

Мадибек ушел вперед в надежде найти наконец аул. Я двинулся вместе с ним. Нас пятеро всадников и верблюд, на котором юрта и два мешка муки.

Ехали до вечера, но не нашли никаких признаков жилья. Жигиты Мадибека рвутся вперед, подгоняют коней, взбираются на каждую возвышенность, чтобы оттуда поскорее увидеть аул. Но аула нет, а лошади совсем выбились из сил.

— Боже мой, неужели возле Сары-Торангы[85] нет следов аула! — восклицают жигиты, подстегивая коней.