Терновая цепь

Она поколебалась мгновение, потом сделала шаг ему навстречу, и еще один, и оказалась так близко, что Джеймс почувствовал аромат ее духов. Дыхание девушки участилось – ее грудь вздымалась и опускалась, и бусины из гагата, которыми было обшито декольте платья, поблескивали в свете канделябров. У него пересохло во рту.

Джеймс протянул руку, взял двумя пальцами золотой кулон, который висел на цепочке на шее Корделии, крошечный земной шар, который он ей подарил. И который она до сих пор носила, несмотря ни на что.

– Я знаю, ты считаешь, что я влюбился в тебя после того, как потерял, – произнес юноша. – Но это не так.

Он поддел защелку на глобусе, раздался слабый щелчок, и крышка открылась. Корделия в недоумении смотрела на него. Джеймс вытряхнул из кулона небольшой клочок бумаги, сложенный в несколько раз.

– Помнишь, когда я подарил тебе это украшение?

Корделия кивнула.

– По-моему, ровно через две недели после свадьбы.

– Я тогда не сказал тебе, что находится внутри, – продолжал юноша, – но не потому, что хотел утаить это от тебя, а потому, что не мог взглянуть правде в глаза. Я написал эти слова на бумаге и спрятал их в кулон, чтобы они постоянно были рядом с тобой. Это был трусливый поступок. Я хотел сказать тебе о своей любви, но боялся последствий. Возьми, – он протянул ей записку. – Прочти их сейчас.

Она взглянула на бумагу, и выражение ее лица изменилось. Это были знакомые всем строки из стихотворения лорда Байрона:

Две цели мне оставлены судьбой:
Для странствий – мир, очаг и кров – с тобой.
Что странствия? О, лишь бы цель вторая
Дала мне гавань радости

[48].

– «Для странствий – мир», – прошептала Корделия. – Так вот почему ты выбрал именно это украшение. Кулон в форме земного шара. – Она взглянула ему в лицо. – Это означает…

Он смотрел в ее глаза, огромные, глубокие, и на сей раз позволил себе коснуться щеки, провести кончиками пальцев по нежной коже, и даже от этого невинного прикосновения почувствовал, что сходит с ума.

– Это означает, что дом, где ты ждешь меня, мне дороже всего мира, – страстно воскликнул Джеймс. – Если ты не веришь мне сейчас, поверь тому Джеймсу, который подарил тебе кулон задолго до твоего отъезда в Париж. Боже мой, какие причины могли быть у меня для того, чтобы спрятать там эти стихи, кроме одной: я любил тебя, но был слишком труслив для того, чтобы в этом признаться…

Корделия не отстранилась, позволила ему касаться своей щеки и смотрела на него из-под пушистых черных ресниц.

– Значит, ты любил одновременно и Грейс, и меня. Ты это пытаешься мне сказать?

У него бешено забилось сердце. Джеймс понял, что жена предлагает ему спасительный выход, способ объяснить свое поведение после свадьбы. Теперь он мог ответить: «Да, я любил вас обеих, но потом понял, что тебя я люблю больше».

Подобная история была вполне понятна и правдоподобна, в отличие от сказки о приворотных чарах. Возможно, Корделия даже поверила бы его словам, смирилась бы с ними, простила бы его. Но нет, он не мог лгать и знал, что сам себя никогда не простит. Он убрал руку и ответил:

– Нет. Я никогда не любил Грейс. Никогда.

Ее взгляд погас. Только что она смотрела на него в ожидании, в волнении; после его слов ее лицо стало чужим, безразличным. Она кивнула и произнесла:

– Хорошо. А теперь извини меня, Джеймс. Мне нужно идти. У меня тоже есть дела.

Она направилась к дверям, распахнула их и ушла. Джеймс последовал за ней, но остановился на пороге. Он смотрел на Корделию, которая разговаривала с братом; он не мог отвернуться, не мог не любоваться ею, ее элегантным нарядом, ее совершенной фигурой, короной блестящих волос цвета красного дерева. «Почему ты не мог просто солгать? – в ярости спрашивал он себя. – Если ты не можешь заставить себя сказать правду…»

Но нет – довольно лжи. Он сказал Корделии очередную часть правды, ту часть, которую мог произнести вслух без боли. И теперь она сама должна была решить, что делать с этой правдой.

– Джеймс?

У него чуть не остановилось сердце. Оказывается, за дверями гостиной его поджидала Эсме Хардкасл с ручкой и блокнотом в руке. Джеймс подумал, что она со своими круглыми глазами похожа на сову.

– Прошу прощения, если я вам помешала, Джеймс, – продолжала она, грызя ручку, – но, как тебе известно, я сейчас работаю над генеалогическим древом семей нашего Анклава, и ты бы мне очень помог, если бы ответил на вопрос: собираетесь ли вы с Корделией заводить детей, и если да, то сколько? Двоих? – Она наклонила голову набок. – Шестерых? Семерых?

– Эсме, – процедил Джеймс, – если таковы твои исследовательские методы, то генеалогическое древо получится крайне неточным.

Оскорбленная до глубины души Эсме засопела.

– Ничего подобного, – возразила она. – Вот увидишь.