Терновник

Вечера были бурными. Терпения у матери набиралось ровно на копейку. Он пережидал это проклятое время с мужеством стоика, потому что после приготовления уроков до сна оставалось еще два часа, и тогда стоило жить на свете.

Едва захлопывался осточертелый "Букварь", у мальчика и у матери лица становились одинаково устало-умиротворенными. Тяжкий ежедневный груз был доволочен до цели и с облегчением сброшен.

- Ты чего сейчас будешь делать? - спрашивал мальчик.

- Посуду мыть, борщ варить, - устало говорила мать.

- Ну ладно, я буду посуду вытирать, а ты мне что-нибудь расскажешь.

Мать надевала фартук неохотно и одновременно покорно, как подставляет шею под хомут лошадь.

- Ну, что тебе рассказать?

- Про бабу Шуру, - просил он.

- В третий раз? - не удивляясь, уточняла мать Она уважала его страсть слушать по многу раз полюбившиеся истории, сама - перечитывала любим книги.

- Ну вот, значит, когда началась война... Подай-ка, пожалуйста, нож... он бросался к столу, молча подавал ей нож, только бы она не отвлекалась больше... - Когда война началась, баба Шура с мужем жили на границе, в местечке Черная Весь, под Белостоком Муж был офицером, пограничником, в первый же день войны его и убили. И осталась баба Шура вдовой в двадцать один год, с двухлетней Валькой на руках.

- С тетей Валей, - шепотом объяснял себе мальчик.

-И прошла она беженкой через весь Западный фронт с нашей армией. Сколько раз их в пути бомбежка настигала! Однажды вот так налетели "мессеры" загнали их в придорожный лесок. А Валька, маленькая, оглохла от взрывов, перепугалась, вырвала ручонку и бежать... Баба Шура за ней. А солдат какой-то закричал на них матом, швырнул на землю, сам рядом повалился. А кругом так и громыхают снаряды, комья земли летят. Потом стихло маленько, видит баба Шура - солдат поднимается и руками за живот держится. А из живота у него внутренности вываливаются. Стоит он, смотрит на бабу Шуру безумными глазами и кишки руками поддерживает... А то еще однажды, после бомбежки, подозвал ее один солдат, просит перевязку сделать. Смотрит баба Шура - а у него вся спина рваная. А он совсем юный мальчик, красивый такой, интеллигентный, говорит: "Прошу вас, возьмите себя в руки и сделайте перевязку..." Баба Шура сняла комбинацию, порвала ее на полоски, сделала ему перевязку.

- Жив остался? - с надеждой спрашивал мальчик в который раз, и мать в который раз отвечала:

- Кто ж его знает... Отвезли в госпиталь, а там - неизвестно...

Про того, с вываливающимися кишками, мальчик спрашивать боялся, знал: плохой будет ответ...

- Столько беды навидалась, что сердце тяжелым стало, как камень. Думала ничто теперь не удивит... Однажды ехали на грузовиках по дороге. Немцы только что отбомбились, улетели, на обочинах убитых беженцев видимо-невидимо, и хоронить некому.

И видит баба Шура: лежит в траве у дороги молодая тать, мертвая, а рядом с ней ребенок месяцев девяти-десяти. Нашел мамкину грудь, сосет, а молока нет, вот он и орет, будит мать. А она лежит себе и в небо смотрит.

Не выдержала баба Шура, спрыгнула с грузовика, схватила ребенка и назад, в машину...

- Это был дядя Виталий?

- Ну да, дядя Виталий... Ты же обещал посуду вытирать, а сам не вытираешь! Разве это справедливо?

Мальчик молча хватал полотенце, начинал судорожно вытирать чашку, только бы мать рассказывала дальше...

- А пробиралась баба Шура к родным мужа, свекру и свекрови. И когда наконец добралась - ободранная, голодная, с двумя детьми, - те ее в штыки встретили. Мол, неизвестно, с кем ты второго прижила, знать тебя не хотим, самим жрать нечего, а тут ты еще на нашу голову свалилась.

И осталась баба Шура одна в чужом городе - податься некуда, сама разутараздета, дети есть просят, кричат... Встала баба Шура на крутом берегу реки, вниз глянула, и сердце ее оборвалось: прижала детей к себе и думает: "Все равно с голоду помрем! Вот так глаза зажмурить и прыгнуть туда вместе с ними!" А маленький Виталька словно почуял что-то, уперся ей в грудь ручонками, захныкал: "Мама... не няня... не няня..."

- Не прыгнула? - широко открыв глаза, с надеждой спросил мальчик.

- Вот дурацкая башка, конечно, не прыгнула! Ты думай: разве сейчас были бы на свете Валя и Виталий? Разве привозил бы тебе Виталий всякие камни из экспедиций?

- Да, - соглашался он и для себя, чтобы окончательно успокоиться, повторял шепотом: - Не прыгнула, не прыгнула...

- Ну ничего, потом на завод устроилась, паек стала получать, чужие люди ее приютили... Тифом вот только заболела очень сильно. В больнице лежала... Все думали, что умрет. Когда кризис наступил, в бреду седа на постели, косы распустила - густейшие были косы черные - и запела сильным голосом песню, которую сроду не знала:

Отворите окно, отворите,

Мне недолго осталося жить!

Еще раз на свободу пустите,

Не мешайте страдать и любить...

Все металась в бреду, просила, чтобы косы не стригли, боялась, что в гробу будет некрасивая лежать... Куда там, все равно остригли... Потом они отросли, косы но уж не такие густые, как прежде...